Антон Хреков - Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля

От полотна до собственно посёлка около километра по дощатому настилу — кое-где на размытый грунт брошены связанные проволокой целиковые брёвна. В пятидесяти метрах от поселковой администрации — первый привет из ГУЛАГа: брошенный, полуистлевший товарный вагон, в котором привезли зэков и отцепили из-за поломки. С него скрутили и отодрали всё, что можно было скрутить, отодрать и приспособить в хозяйстве. Кто знает, может быть именно в нём приехал Луи: выдающиеся люди склонны оставлять за собой даже такие невероятные по стечению обстоятельств следы.

Тут же начинаются бараки.

Раньше, при ГУЛАГе, здесь было красивее: фальшивые клумбы (цветы на Полярном круге не растут, если они, как люди, не посаженные), на которых аккуратно шлаком были выложены узоры.

После упразднения абезьского лагеря в конце 50-х советская власть не добавила почти ничего к тому, что возвели зэки. Трёхметровый забор снесли, что-то сделали и с моргом (тем самым), чтобы не напоминать о грустном. Селяне и поныне квартируются в перестроенных под гражданские нужды жилищах заключённых, переданных поселковому совету: раньше здесь жили по приговору, теперь по прописке, а все, кто мог уехать на Большую землю, давно это сделали.

Виктор Васильевич рассказывает, как полжизни жил в таких «апартаментах в стиле баракко»: зимние бураны и летний гнус — одно удовольствие по сравнению с клопами, которые гнездятся в пазухах дранки, образующей вместе с глиной межкомнатные перекрытия. Я думал, такое бывает только в анекдотах, а это быль: даже когда клопам ставишь водную преграду в виде консервных банок с жидкостью и опускаешь в неё ножки кровати, они (клопы) всё равно оказываются умнее, пикируя в постель с потолка.

Многие бараки уже пустуют, но в них ещё можно застать останки жизни, которой не нашлось места на Большой земле: обрывки газет лихих 90-х, чайники, электроплитки о двух конфорках. Местами, где обвалилась штукатурка (эти места надо знать), видны отверстия: включающееся воображение убеждает, что именно здесь крепились нары заключённых.

И ещё — грубо сложенные зэками же печки. Больше в бараке делать нечего. Только выйдя, понимаешь, какой же он маленький: это городские, гражданские бараки ассоциируются с чем-то масштабным («на тридцать восемь комнаток всего одна уборная»), А в этих «курятниках» набивалось по шестьдесят — сто человек…

Главная часть посёлка начинается дальше, где когда-то заканчивалась зона. Здесь постсталинская «дотационная» эпоха успела кое-как отметиться: водонапорная башня, занявшая в сознании место римских акведуков, и остов какого-то предприятия, кажется, молокозавода. Внутри оно было разгромлено так, словно советская власть отступала с боями. Я залез на крышу, чтобы лучше представить себе, как всё это выглядело глазами часовых на вышках. При смене караула «попки», как их называли зэки, рапортовали здесь так: «Пост по охране врагов народа, изменников Родины сдал! — Пост по охране врагов народа, изменников Родины принял!».

Ещё метров через триста, на границе тайги, начинаешь плохо слышать, ещё через столько же — и видеть: это ещё одна опасность, от которой зэк мог умереть. Не стану умничать с правильными энтомологическими названиями — не запомнил и не хочу запоминать, как называются кровопийцы, запруживающие здешние места в летнее время: гнус, мошка, комарьё… — всё одно. Только здесь начинаешь собственной кожей, в буквальном смысле, чувствовать прикидки учёных о том, что чуть ли не 90 % зоомассы Земли составляют именно насекомые. Всевозможные заграничные пропелленты не работают, а мощная мазь действует, пока маленькие кровососы, как шутят местные, «слизывают» её с рук, лица и шеи. Один слой одежды — считай, нет одежды. На расстоянии больше пяти метров собеседника почти не видно сквозь облако гнуса.

Идя через эту пелену, доходишь до главной части посёлка: Абезь можно назвать городом мёртвых, потому что именно здесь — самая «густонаселённая» его часть. Зэковское кладбище открывается мемориалом в виде стилизованного католического креста — его в память о своих поставили литовцы. Российская память, а точнее беспамятство, не скупилось лишь на металлические номерные таблички, которыми заменили сгнившие деревянные только благодаря неуёмности всё того же Ложкина. Если б не он — от репрессий бы здесь не осталось ничего. Тайга и тайга. Не было ГУЛАГа. Голубая мечта российских «красных».

Литовцы же отслужили здесь молебен по своему соотечественнику Льву Карсавину и привезли на его могилу табличку побольше, уже именную — Levas Karsavinas. Карсавин захоронен под номером П-11. Неподалёку — Пунин, переживший Сталина всего на полгода, у него — Х-11.

Какой номер был бы у Виктора Луи?

До конца жизни он боялся не самой смерти, а такой могилы — безымянной, с номерной табличкой…

Неизвестно, как в ОЛП-5 приняли сообщение о кончине диктатора: было ли нечто подобное тому, что случилось в одном из лагерей, где на приказ начальника снять шапки, зэки дружно, не сговариваясь, подбросили их вверх? Мы этого не знаем. Первые робкие, ещё бериевские шаги реабилитации были, как известно, предприняты уже в апреле 1953 года. На самом деле «робкими» они не были: сейчас мало кто помнит, что Берия амнистировал миллион двести тысяч(!) человек, но в основном уголовников. После ареста Берии в конце июня откат от сталинской рабовладельческой системы усилился: реабилитация шла, но медленно, чуть быстрее — амнистия, и повсеместно — смягчение условий жизни заключённых, перевод их в более сносные климатические условия.

Луи одним из первых учуял этот ледяной, арктический, но ветер перемен. Он стал вести себя развязнее, чаще нарушать режим, чаще увиливать от работы, потому что с большей вероятностью надеялся избежать взыскания. Интуиция ему подсказывала, что процесс пошёл. Одним из признаков, который учуял своим волчьим нюхом Луи, было то, что зэковские бараки перестали запирать на ночь.

«Нужно время, — говорил Луи, как бы давая новой власти фору. — Речь идёт о миллионах дел, их пересмотр пойдёт не слишком быстро, но всё-таки месяцы, а не годы».

Прошло еще какое-то время, и в одно прекрасное утро, ставшее действительно прекрасным, Луи вызывает лагерное начальство: нет, ещё не свобода, но уже последний круг чистилища. Луи Виталия Евгеньевича, обвиненного по 58-й статье УК РСФСР, этапируют в Казахстан. Это в иерархии кругов гулаговского ада было повышением.

Позже его противники, которых за свою жизнь он нажил немало, пустят слух, будто перевозили Луи чуть ли не в самолёте, а всё потому, что он стучал на своих товарищей, которые не раз подвергали его побоям, устраивали «тёмную». Вот, мол, в благодарность за службу вертухаям Луи бережно переместили подальше.