Артемий Магун - Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени

Более того, этот ритм нарушает и временную последовательность. Маркс рассматривает историю как сочетание прогресса и регресса (она одновременно движется в разные стороны), а современность — как синтез утопии и архаики. Мы видели, что теологическими коррелятами капитализма становятся для него не христианство, а иудаизм и фетишизм. В «Речи на юбилее "The people's paper"» Маркс говорит:

В наше время как бы все чревато своей противоположностью. Мы видим, что машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и изнурение. Новые, до сих пор неизвестные источники богатства благодаря каким — то странным, непонятным чарам превращаются в источники нищеты. Победы техники как бы куплены ценой моральной деградации [62].

В то же время, как мы упоминали в связи с письмом Вере Засулич, Маркс отдает себе отчет, что «коммунизм», чью победу он предвидит и готовит, тоже есть прорыв архаики в современное буржуазное общество. Но такой прорыв носит утопический, исполняющий характер. Заметим, как далеко такой парадоксальный взрыв истории отстоит от гегелевского синтеза природы и истории в государстве, и даже от Руссо с его версией восстановления (Aufhebung avant la lettre) первобытного одиночества в политической республике.

Сюда же надо добавить и знаменитый метод «восхождения от абстрактного к конкретному» из Введения к Grundrifi е [63]. На самом деле, что бы ни говорил Маркс, сама эта идея не оригинальна. Она была сформулирована уже Гегелем и заключается просто в том, что, в отличие от эмпиризма, выводящего из множества якобы первичных данных пустое абстрактное обобщение, настоящее познание начинает со всегда уже имеющихся в наличии абстракций, постепенно обогащает их и приходит к конкретному синтезу многого в едином. Но Маркс по — новому ставит акценты. Мы помним с вами, что Гегель в Философии права специально замечает, что последовательность его изложения (от собственности к государству) не соответствует реальной истории (где государство всегда так или иначе намечается, предвосхищается, а сама собственность становится лишь предвосхищением государства и поэтому уже содержит элементы конкретного целого). Маркс, не ссылаясь на эти замечания Гегеля, повторяет их, но делает вывод о том, что абстракция собственности есть характерный признак именно самой развитой эпохи, эпохи «конкретного» государства. Другими словами, только в высоко развитом и дифференцированном обществе появляется возможность для примитивной пустой, даже «карикатурной» абстракции. Это, собственно, и есть «идеология», которая и восторжествует, если «конкретное» останется формальной структурой, а не будет революционизировано в коммунистический сплав [64].

Наконец, как мы уже сказали, Маркс, начиная с ранних работ, переворачивает не систему Гегеля, а направленность понятия Aufhebung. Двусторонность последнего рассматривается Марксом как «отчуждение», то есть как окружение человека омертвленными образами его духовных продуктов, которых он сам лишился (вспомним аналогичную критику техники у Руссо). Труд предстает не как реализация себя в вещи, а как выкачивание вещью (или, позднее, «капиталом») человеческого потенциала.

Вообще, переворачивание (в буквальном смысле «революция») является одной из излюбленных фигур Маркса, и ее нельзя сбрасывать со счетов. Это такое переворачивание, которое самим своим фактом, не заменяя исходную структуру, а добавляясь к ней, радикально эту структуру меняет (например, если мы поменяли центр вселенной с земли на солнце, то следующим шагом будет признание эквивалентности любого центра).

Все вышесказанное надо принимать во внимание, чтобы увидеть в Марксе первого истинно современного мыслителя — мыслителя кризиса и конечности, дисбаланса и асимметрии. Но в то же время не надо забывать, в какой мере он истинно наследует Гегелю, вскрывая негативный характер современного общества и виртуозно играя дву — (а скорее, трех-) смысленностью разрушения и отрицания.

Значение Маркса как политического философа (впрочем, повторимся, антифилософа и антиполитика!) можно суммировать в следующих пунктах.

1. Маркс наследует Руссо и Гегелю как въедливый критик либерализма. Сюда относится, с одной стороны, критика «идеологии» (то есть, по сути, программы Просвещения), критика политической репрезентации и критика политической эмансипации человека как субъекта прав (в отрыве от его повседневной, экономической деятельности), и, с другой стороны, критика либеральных экономических теорий, которые провозглашают гармоническую сущность обмена и саморегуляцию рынка, не видя глубочайших антагонизмов и степени вещного отчуждения, заложенных в «свободной» экономике капитализма. Современное общество определяется Марксом, вслед за Гегелем, как глубоко атомизированное и «абстрактное». Он многое берет из гегелевского критического анализа «гражданского общества». Но Маркс отвергает политическое решение этой проблемы у Гегеля и указывает на историческое ее решение — на масштабный распад общества, который влечет за собой капитализм. Там, где Гегель видит господство постхристианского государства, Маркс указывает на господство капитализма как материального воплощения дохристианских, иудаистских или даже перво — бытно — фетишистских, культовых форм. Наряду с другими младогегельянцами Маркс положил начало критике «политической теологии», скрытой в номинально секулярном либеральном государстве.

2. Маркс в целом верно описал современную ему капиталистическую систему и ее тенденции (укрупнение производств и монополизация). Более того, он был прав и в том, что касается масштабных кризисов, один из которых (в 1929 году) чуть не уничтожил либерал — капитализм вообще. Он, конечно, переоценил необходимость пауперизации рабочих для капитала и недооценил пластичность капитализма, а главное, его способность ослабить классовые противоречия путем эксплуатации колоний и бывших колоний. Однако сегодня еще рано судить о том, является ли «капитализм» отныне неизбежным состоянием человечества (действительно, Маркс описал его настолько тотально, что так думать соблазнительно), или его кризисы и антагонизмы будут дальше нарастать и приведут к его, хотя бы частичному, демонтажу.

3. Маркс, конечно, произвел огромный эффект своей практической философией. Во — первых, он вообще переориентировал всю философию на праксис («Философы лишь различными способами интерпретировали мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» — тезис 11 о Фейербахе [65]). Здесь он следует, правда, Канту и Фихте — но переосмысляет практику как революцию мира, а не как нравственное самосовершенствование.