Артемий Магун - Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени

2) Утверждение действующего права — правового государства, конституционного разделения властей, «прав человека» — как ключа к здоровому обществу. Здесь, как и у Гоббса, предполагается масштабная нейтрализация содержательных — классовых, национальных, религиозных, идеологических — конфликтов.

3) Вера в постепенный необратимый прогресс человечества на пути к секуляризации, к господству права и так далее В XIX и XX веках эта идеологема часто предстает в перевернутом виде: либералы (например, Алексис де Токвиль, Макс Вебер) признают, что этот «прогресс» является во многом и регрессом — «расколдовыванием» мира, прекращением его истории. Однако и в этой грустной форме либерализм продолжает утверждать необратимую тенденцию к рационализации, «глобализации» и индивидуализации (плюрализации) мира. Поэтому идеологические — по сути, нравственно — этические — положения часто преподносятся здесь как грустная неизбежность: «о какой революции, о какой классовой борьбе вы можете еще говорить? Неужели вы не видите, что мир движется к: эгоизму, скуке, цинизму, распаду» — и далее по списку. Отсюда следует неизбежный императив никого не трогать и быть по возможности мягкими по отношению к окружающим.

4) Моральная позиция субъекта по отношению к окружающему обществу, которое нуждается либо в исправлении нравов (то есть в росте калькулирующего рационализма, в умеренности и так далее), либо в установлении правильных институтов, которые бы работали как машина.

5) Но с другой стороны, либеральный субъект исходит из экономического, «материального» детерминизма. Мораль и экономика действуют одновременно, они разорваны друг с другом. Тем самым либерализм воспроизводит основную философему Нового времени — разделение субъекта и объекта (практики и познания).

В современном обществе можно выделить несколько разновидностей либеральной идеологии. Так, экономический либерализм, или «неолиберализм», видит ключ к решению всех проблем в саморегулирующейся экономике, основанной на частном интересе и на определенной предпринимательской этике. Политические и правовые институты кажутся тогда «надстройкой» экономических. Но и в этой, казалось бы, грубо материалистической теории есть место моральной проповеди человека без комплексов и без агрессивных намерений. Поэтому в американских консервативных кругах эта позиция сейчас часто сочетается с моральным традиционализмом (защита семьи, запрет на аборты) и даже с религиозным фундаментализмом (свободная экономика тогда воспринимается как наследие иудеохристианской цивилизации).

Немного иную позицию занимает социальный либерализм, который делает ставку на государство, занимающееся как защитой бедных и обездоленных, так и обеспечением свободной циркуляции идей. Эта выросшая из социал — демократизма идеология остается либеральной, потому что не видит никаких исторических перспектив, кроме управляемого развития капитализма, потому что исходит из возможности примирения социальных противоречий и потому что государство остается в нем сильным, нейтральным и правовым.

Кроме того, можно выделить «консервативный либерализм», который не зациклен, как неолиберализм, на экономической свободе, но разделяет с ним апологию традиционных ценностей, а часто также (иудеохристианскую) религиозность и прогрессивный национализм. Эта версия либерализма доминирует в нашей стране начиная с 1990‑х годов. Господствующие в России либералы — это те, кто верят в естественную, органичную жизнь общества, в которую минимально должно вмешиваться государство, верят в то, что этот естественный ход событий воплощен в стабильном и либеральном западном обществе, верят в то, что человек реализуется в семье и карьере, а государство не должно ему в этом мешать. Самым страшным злом являются при этом революции и другие социальные конфликты, которые в России также приводят к власти страшный невоспитанный народ. Как видим, здесь произошло почти полное слияние либерализма и консерватизма, и этот сплав в течение 1990‑х годов плавно дрейфовал от примата либеральной позиции (прозападноеть, вера в автоматическую действенность права и свободной экономики) к примату консервативных элементов (органичность, контрреволюционность, необходимость силы для сдерживания опасных народных масс, понимание чрезмерно пермиссивной и мультикультурной сущности современного Запада).

Наконец, к либерализму на сегодняшний день тяготеет республиканизм, который предлагает вернуться к несколько идеалистически понятым идеалам гражданственности и политической вовлеченности, в «гражданском обществе» (которое либералы теперь понимают как спонтанную самоорганизацию общества) — но рассматривает эту гражданственность как активность уже сформированных, ответственных и достойных индивидов, выражая тем самым невнимание к социально — экономическим противоречиям и стремясь отделить политику от экономики.

Как и любая идеология, либерализм не представляет собой глубокой системы понимания общества, а строится вокруг принципиального и непримиримого разрыва — разрыва объекта и субъекта, который выражается у либералов в сплаве морализма и цинизма; почти религиозной веры в разум и холодного, абстрактного позитивизма. Вместо того чтобы конкретно развивать и опосредовать этот разрыв, либерализм, если мы берем его в качестве идеологии, навязывает его, отвергает любые попытки синтеза как «тоталитарные» и предлагает только фиктивные, мифологические способы скрещивания субъекта с объектом, на деле воспроизводящие и углубляющие разрыв (репрезентативное правление, опросы общественного мнения и так далее).

Значение Гоббса, конечно, не сводится к его влиянию на либерализм. Как уже сказано, он разработал одно из самых глубоких и систематических политических учений во всей истории и обосновал основные понятия современного конституционного права: государство, суверенитет, репрезентация, общественный договор. В учении Гоббса мы можем хорошо видеть всю двойственность этих понятий, которые могут использоваться как для обоснования неограниченной политической власти, так и для обоснования народовластия и народного участия во власти. Сила государства — это имманентная мощь (власть) его народа, точнее, народного

единства. Это единство воплощено (в представителе — суверене), но можно ли развоплотить его и вернуться к учредительному моменту? Может ли народ вернуться к себе, из состояния единства, и осуществлять свою форму из еще не сформированной точки? Гоббс отвечает отрицательно, но он создал все условия, чтобы другие ответили на этот вопрос положительно.