Сергей Кургинян - Красная весна

Гибель Баранникова, проводившего свое независимое расследование событий 1993 года… Аналогичное несчастье с одним из наиболее осведомленных высокопоставленных сотрудников ГРУ… Разговоры о сенсационном досье, которое Баранников собрал и публикация которого очень резко ударит по Бобкову лично и возможностям К-17/5, обсуждение роли Бобкова в ряде открытых публикаций… Засветка Глебом Павловским «зловещей роли Ю. Скокова» в знаменитой статье «Версия I» [34]… Очень откровенные рассказы Жардецкого о Бобкове, Калмановиче, К-17/5… Операция «лицом в снег»…

Всё это дополнительно подтвердило (и уточнило) ту аналитическую картину, которую я обсуждал с Баранниковым как до фотосессии необычных баркашовцев, так и сразу после этой фотосессии, расставившей все точки над i.

Впрочем, все эти события относятся уже к другой эпохе. Вернусь к тому, что произошло сразу после нашего разговора с Баранниковым. Попрощавшись с ним, я вернулся в свой кабинет, где ждали малочисленные доверенные помощники. Мы обсудили ситуацию. Я выдал задание. Они разошлись. Я улегся на сдвинутые стулья, накрылся плащом и ненадолго забылся тревожным сном. Меня разбудили мои помощники, сообщавшие тревожную информацию о подготовке новых провокаций, выдвигаемых бредовых проектах и тому подобном. В моем распоряжении был тогдашний мобильный телефон, весьма отдаленно напоминающий нынешние «мобильники». Тогдашний мобильный телефон состоял из трубки и довольно большого переносного ящика. Пользовались этой громадиной немногие. Но поскольку связь в Доме Советов не работала, возможность переговорить с кем-либо за пределами Дома Советов полностью определялась наличием подобной мобильной связи. Связавшись с теми, кто находился по другую сторону тогда еще не очень плотного оцепления, я понял, что баркашовская фотосессия имеет колоссальный резонанс. Снимки салютующих баркашовцев разошлись по всему миру. Колебавшейся международной общественности были даны неопровержимые доказательства чудовищности сил, противостоящих Ельцину. Клинтон получил материал, оправдывающий официальную поддержку любых действий Ельцина против ужасных нацистов, оказывающих ему сопротивление и готовящихся захватить страну с огромным количеством ядерного оружия. Дело двигалось к развязке. Шансы на победу «нардепов», и без того не слишком большие, стали теперь исчезающе малыми.

Но всё же они были. Ровно до тех пор, пока не произошла еще одна провокация, позволявшая выставить «нардепов» как мятежников, добивающих ни в чем не повинных людей. Поэтому бредовый проект штурма останкинского телецентра был категорически неприемлем.

Обсудив со своими помощниками и эту тему, и тему вопиющего непрофессионализма тех, кто организовал защиту Дома Советов (в группе моих помощников был человек с блестящим опытом защиты сходных объектов от превосходящих сил противника). Я достаточно резко, наиболее резко за все эти тяжелые дни, поспорил с высоким парламентским деятелем, одним из ключевых руководителей так называемого штаба обороны Верховного Совета. Этот в целом солидный и неглупый человек с наигранным азартом, не отвечавшим ни уму его, ни солидности, пропихивал план штурма Останкино. Обратив его внимание на явную провокативность такой затеи, я направился к Хасбулатову.

Хасбулатов во все предыдущие дни был в хорошей форме. То есть предельно собран, крайне энергичен, конкретен, точен в оценках. А тут его как будто подменили! У него впервые был потухший взгляд. Его манера речи, степень контактности и заинтересованности — всё выдавало в нем человека, впервые полностью потерявшего надежду на победу и теперь занятого выбором наилучшего из, мягко говоря, «непобедных» сценариев. Сценарии эти он со мною не обсуждал. Поэтому оценка моя держится лишь на особенностях поведения моего собеседника. Странно сникшего в этот мрачный, безумный день. Вряд ли это можно объяснить плохим самочувствием или недооценкой важности моей информации. Скорее, всё же информация, полученная от меня, довершила формирование неутешительной картины всеобщего предательства. Или, точнее, одновременного предательства К-17/5 и К-17/3. Хасбулатов, видимо, оценил шансы на свой выигрыш, выигрыш своего дела, как избыточно низкие. И стал анализировать варианты проигрыша сообразно своим ценностям, своему представлению о благе, своим интересам, наконец. Впутывать меня в подобные для него самого еще невнятные размышления он не стал, понимая, что я полон решимости бороться до конца за победу «нардепов», сколь бы малы ни были шансы на такую победу. Я был для Хасбулатова советником по вопросу о достижении победы. Советником по выбору наилучшего сценария проигрыша я бы не стал. А если бы стал, то оказался бы далеко не лучшим советником. Да и зачем я был нужен Хасбулатову в этом неприемлемом для меня и неудобном для него качестве? У Хасбулатова был дефицит советников по вопросу о достижении победного результата. По другим вопросам у него был явный профицит советников с иным, чем у меня, жизненным опытом, иной вписанностью в систему.

Выйдя из кабинета Хасбулатова, я двинулся к Руцкому. Но по дороге был перехвачен группой нормальных, некомильфотных членов баркашовской организации. Они были вооружены автоматами.

Руководитель группы завопил, что им приказано вывести меня из здания Верховного Совета. Автоматы баркашовцев были наведены на меня и моего помощника. Того самого, который отбил однажды некий объект от атаки ста с лишним вооруженных до зубов полицаев. Этот мой помощник был спецназовцем высшей квалификации. Он выжидающе смотрел на меня. Отобрать автоматы у пяти пацанов он мог и без моей помощи. Что дальше? Открывать огонь на поражение по тем, кто прибежит к ним на подмогу? Идея, согласитесь, дикая. Да и вообще… Данный наезд не мог быть самодеятельностью этих пацанов.

У кого-то из их кураторов не выдержали нервы. Я кому-то слишком сильно мешал. И этот кто-то ждал, что я сорвусь, решусь на вооруженный конфликт внутри Дома Советов. Тогда можно будет, убив меня репутационно, убить меня и физически.

— Держи автомат на положенном расстоянии от задержанного, — сказал я пацану-баркашовцу. — А то отберу игрушку и по шее накостыляю.

— Где ваши вещи? — заорал испуганный баркашовец.

— В моем кабинете, — ответил я.

— Какой номер комнаты? — завопил он, зажмурившись.

Я назвал номер комнаты.

— Какие там вещи? — спросил он, успокаиваясь.

— Плащ, — ответил я.

— И что еще? — спросил он. Интонация не оставляла сомнения в том, что мальчишку инструктировал профессиональный провокатор.

— И шляпа, — ответил я.

— И всё? — спросил он разочарованно (ожидалось, видимо, что в ходе диалога я поведаю ему нечто пикантное, лакомое).