Лев Вершинин - Россия против Запада. 1000-летняя война

И все бы хорошо, но бочка меда оказалась не без ложки дегтя. Независимость, или хотя бы статус королевства, пусть и под протекторатом Франции, о чем мечтали политически активные поляки, Бонапарт дать не пожелал. Не помогли ни храбрость польских легионов, ни заслуги князя Юзефа Понятовского, одного из лучших генералов и потенциального кандидата на престол, ни просьбы любимого маршала Мюрата, мечтавшего перебраться в Варшаву из опостылевшего Неаполя, ни даже чары Марыси Валевской, подарившей ему хоть и незаконного, но сына. Император не то чтобы совсем отказывал, но говорил на эту тему уклончиво, а порой и просто хамовато, однажды сказав даже, что полякам, дескать, «надо еще доказать, что они достойны иметь свое государство». До тех же пор пока доказательства не будут предъявлены, главой польского квазигосударства было доверено стать королю Саксонии, на основе личной унии сделанному герцогом Варшавским. Впрочем, Наполеон был умелым игроком, великолепно владевшим всеми градациями не только кнута, но и пряника. В конце мая 1812 года, совсем уже накануне вторжения Великой Армии в Россию, король Саксонский и герцог Варшавский, неожиданно для своих славянских подданных приехавший «на отдых» в Польшу, сообщил встречавшим его министрам о «нежданно явившемся» решении отречься от престола, передав полномочия правительству герцогства. Пояснений не последовало, но всем было ясно, чьи уши грозно торчат из-за угла. В связи с чем спешно собранный сейм единогласно принял закон о восстановлении Королевства Польского и отослал его на утверждение в Париж, присовокупив нижайшую просьбу рекомендовать кандидатуру короля. Ни утверждения, ни рекомендаций не поступило, однако не поступило и запрета на восстановление королевства. Этого было вполне достаточно: решением сейма армия герцогства была увеличена вчетверо, и 100 тысяч поляков стали самыми верными солдатами Бонапарта, сражавшимися с европейской коалицией вплоть до дня подписания капитуляции в Фонтенбло. Их боевой дух не подорвало даже то, что еще в начале 1813 года территория герцогства была занята российскими войсками, и царь Александр, выступая перед сеймом, твердо-натвердо пообещал быть защитником польских интересов.

Царь сдержал слово. На Венском конгрессе он неприятно удивил Австрию и Пруссию, надеявшихся на возвращение к до-тильзитской ситуации, заявив о претензиях России на большую часть освобожденных польских земель. Это никак не укладывалось в привычную, сформулированную еще Екатериной, геополитическую концепцию России, раз за разом отказывавшейся от присоединения земель с этническим польским населением, но Россия, учитывая ее вклад в победу над Бонапартом, была одним из ведущих – если не ведущим – участников конгресса, а потому требование приняли. По итогам конгресса коренные польские земли были перекроены заново, в соответствии с новыми реалиями. По-прежнему спорный Краков был «во избежание» объявлен вольным городом. Австрия осталась практически «при своих», получив Малую Польшу, Берлину отошло Поморье, безо всякой автономии включенное в состав Пруссии под наименованием Великого Герцогства Познанского, но большая часть территории бывшего Варшавского герцогства, включая Варшаву, была, в соответствии с требованием Александра, передана России.

22 мая 1815 года, за пару дней до завершения Венского конгресса, русской делегацией были обнародованы подписанные Императором «Les bases de la Constitution du Royaume Polonais»– «Основы конституции Королевства Польского», согласно которым Польша провозглашалась независимым государством, связанным с Россией личной унией через особу монарха и на основе Конституции. Берлин и Вена были неприятно шокированы: «петербургские конвенции» отменялись в одностороннем порядке, и «навеки упраздненное» KrylestwoPolskie реинкарнировалось (даже на картах его было определено окрашивать цветом чуть более бледным, нежели основная часть Российской империи). Однако на этом неожиданности не закончились. Напротив, прибыв в ноябре в Варшаву, Александр объявил, что не намерен покидать Польшу, не подписав Конституцию, и объявил конкурс на лучший проект оной, предупредив, что ни о каком возвращении к временам «золотой шляхетской вольности», liberum veto и прочих безумств речи быть не может; Основному Закону надлежало быть основанным на принципах Конституции 3 мая 1791 года (отстаивая которую сражался Костюшко) и, более того, с учетом «французских» дополнений. Особое внимание предписано было уделить вопросам развития местного самоуправления, политических прав «третьего сословия», защиты польского языка, культуры и католической Церкви. Создавалась наконец польская территориальная армия, подчиненная польскому же военному министерству. Однако, предупредил Александр, составителям проекта следует учесть, что полномочия сейма должны быть ограничены в пользу Императора как субъекта верховной власти. Эта оговорка, впрочем, подразумевалась, так что проблем не возникло, тем паче что полномочия русского царя, как было определено тогда же, вступали в законную силу лишь после отдельной, помимо основной, коронации его в Варшаве короной польских королей.

27 ноября Конституция, признанная современниками – как в Польше, так и за рубежом – наиболее демократичной в Европе, была подписана в окончательной редакции, а 24 декабря, уже после отъезда Императора, опубликована и вступила в силу. Следует отметить, что Александр не обошел стороной и кадровый вопрос. Назначения на важнейшие административные посты оказались яркими, круто превышающими самые смелые ожидания общества.

Наместником стал популярнейший генерал Зайончек, друг и сподвижник Костюшко, прославленный наполеоновский генерал, один из вождей легионов, министром-статс-секретарем (премьером) – видный юрист из числа «радикальных патриотов» Игнаций Соболевский, из той же когорты были набраны и остальные паны – члены Административного Совета (правительства). Все это, вместе взятое, в полной мере претворяло в жизнь мечты поляков, по крайней мере, мысливших реалистически. Пиком эйфории взаимопонимания стал первый сейм королевства, собравшийся в марте 1818 года, в ходе которого Александр изящно польстил Польше, назвав ее лабораторией демократизации России и пообещав со временем расширить пределы королевства. Однако уже в это время в польском обществе появляется и начинает нарастать недовольство «гнетом варваров-москалей».

Понять, как известно, можно все. Каждому хочется жить в сказке. Но жизнь куда грубее мечты. Уния с Россией, разумеется, не сделала Польшу раем земным. Сотрудничество местных властей с неповоротливой и косной российской бюрократией налаживалось со скрипом, порой переходящим в скандалы. И тем не менее порядки в «конгрессовой» (русской) Польше не шли ни в какое сравнение с реалиями Австрии, где поляков держали на строгом поводке, на корню пресекая самые слабые намеки на желательность хоть какой-то автономии, не говоря уж о Пруссии, где поляки почти официально считались унтерменшами, исполнение польских песен – серьезным правонарушением, а попытка организовать польскую школу – преступлением, «тянущим» лет на 10 каторги. Более того, «русская» Польша на фоне тогдашней Европы была уникумом, безо всякого труда, на блюдечке получившим все то, за что спустя пять лет погибали, так и не добившись успеха, карбонарии Неаполя и Пьемонта, не говоря уж об испанских «эксальтадос»; по большому счету, права, полученные поляками из рук Александра, народы других стран Европы (да и то отнюдь не все) окончательно обрели лишь после волны революций 1848 года. Чего-то еще в реальности тогдашней – постнаполеоновской – Европы, желать было, мягко говоря, неразумно. Польское общество, однако, желало. Полагая то, что имелось, само собой разумеющимся, оно требовало большего, причем прямо сейчас. По какому праву, гневно вопрошали в салонах и кофейнях, из Конституции вычеркнуты некоторые симпатичные статьи, имевшиеся в эпоху герцогства, а присутствовать на заседаниях сейма посторонние лица могут, лишь имея пригласительный билет? Как смеет комиссар, представляющий особу царя, участвовать в заседаниях правительства? По какому праву введена цензура, а республиканцев, избранных в сейм, в административном порядке лишают мандата? С какой стати, наконец, после смерти генерала Зайончека наместником назначен не поляк, а великий князь Константин Павлович?