Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

– Коля, все пропало. Хрущеву все известно в подробностях.

– Ну и что? Что тут незаконного? Подготовка к пленуму ЦК не противоречит Уставу.

– Ты его плохо знаешь, он нас всех расстреляет!

– Но ничего непартийного в нашем поведении нет. Сейчас другие, не сталинские, времена… {705}

Поэтому, когда все свершилось без ожидавшейся ожесточенной схватки и Хрущев неожиданно для всех не захотел бороться, Брежнев, ставший первым секретарем, долго не мог прийти в себя: звонил первым лицам в «братские страны», благодарил соратников, устроил царский ужин для близких друзей. Убедившись, что Хрущев на даче ведет себя тихо, лично отреагировал на просьбы бывшего «первого», набросав на листке:

«1. Пенсия 5000 (500 р. по новому курсу).

2. Кремлевская столовая.

3. Поликлиника 4-го Гл. упр.

4. Дача – на Петрово-Дальней (Истра).

5. Квартиру в городе подобрать.

6. Машину легковую (устно сказал помощникам: «не новую»)».

Узнав, что у Хрущева есть некоторые просьбы по быту, отреагировал лишь на одну: опальный пенсионер хотел, чтобы ему по-прежнему выделяли дотацию в столовую на лечебное питание в сумме 100 рублей, «положил» ему лишь 70… {706}

Несмотря на мелкие уколы со стороны Брежнева, судьба бывшего первого секретаря уже не была безысходной, как случалось раньше: арест, тюрьма, ссылка. Хрущев пожинал благие плоды, взращенные на советской земле благодаря его личной смелости и политическому мужеству на XX съезде партии.

Никто еще не знал, что приход Брежнева на первые роли в партии и государстве будет означать победу антиреформаторской линии, консервативных и, в какой-то степени, реставраторских тенденций. Это выразилось прежде всего в отношении Брежнева к Сталину и сталинизму. Новый лидер понимал, что прямого, откровенного возврата к диктаторскому режиму быть уже не может, да он и не был политически способен на это. Но «что-то» сохранить из уцененного историей или как-то «вернуть» нечто из сталинизма Брежнев был не против.

Весьма характерны его записи как делегата на XX съезде партии. Слушая Хрущева, Брежнев дал тогда в своем блокноте такую оценку новому курсу. «Доклад не сбалансирован, – писал Леонид Ильич, как обычно не пользуясь знаками препинания [15], – это неверное определение и неправильный подход доклад показывает к чему каким последствиям приводит культ личности – и поэтому взяты материалы показывающие как складывался культ личности и его вред, а ведь все положительное о Сталине проповедывалось и рассказывалось…» {707}

В витиеватых и полуграмотных фразах видно, тем не менее, не просто стремление к «сбалансированности» положительного и отрицательного в деятельности Сталина, а явные симпатии молодого тогда еще Брежнева к старому порядку вещей.

Но на каком-то этапе потребовалось высказаться по отношению к Сталину более определенно. За несколько дней до 90-летия И.В. Сталина Брежнев, превратившийся к тому времени из первого в генерального секретаря, собрал 17 декабря 1969 года в большой перерыв сессии Верховного Совета заседание политбюро. Обсуждался один вопрос: публиковать ли в «Правде» подготовленную к этой дате статью.

Расклад сил в политбюро получился весьма любопытным. Из 22 членов ПБ, кандидатов и секретарей ЦК только Подгорный и Кириленко неожиданно выступили против публикации «юбилейной» статьи о Сталине. Неожиданно потому, что оба никогда не отличались ни демократичностью взглядов, ни новаторским мышлением. Их беспокоило другое. Подгорный тревожился, что если публиковать статью о Сталине, то «надо писать, кто погиб и сколько погибло от его рук… Поэтому кроме вреда ничего эта статья не принесет». Кириленко же заявил, что «нет такой партии в Европе, которая будет аплодировать подобного рода статье». Все остальные были за опубликование статьи. Причем многие – весьма категорически.

Суслов утверждал, что «такую статью ждут в стране вообще». Мазуров даже предложил «поставить бюст на могиле Сталина». И поставят. Конечно, Шелепин, Андропов, Соломенцев, Капитонов, Кунаев, Щербицкий были решительно настроены: «Дать статью». Даже поднимался вопрос о переименовании Волгограда снова в Сталинград, о том, что у Сталина были «положительные стороны, – никто об этом, очевидно, не спорит» и что разве можно «игнорировать строительство социализма под руководством Сталина»?

Пришла очередь Брежневу подводить итоги обсуждения вопроса. Верный своей жизненной методологии, генеральный секретарь постарался все рассмотреть под его излюбленным углом зрения: будет ли способствовать статья сохранению спокойствия в стране или не будет?

«Что касается публикации статьи, – причмокивая, рассуждал Брежнев, – то я скажу вам откровенно, что я вначале занимал отрицательную позицию… При этом исходил из того, что у нас сейчас все спокойно, все успокоились, вопросов нет в том плане, как они в свое время взбудоражили людей… Но вот, побеседовав с секретарями обкомов партии, продумав дополнительно и послушав ваши выступления, я думаю, что все-таки действительно больше пользы в том будет, если мы опубликуем статью. Ведь никто не оспаривает и не оспаривал никогда его революционных заслуг… В спокойном тоне дать статью…» {708}

Так начался процесс прекращения десталинизации. На полную реабилитацию Сталина Брежнев и его единоверцы так никогда и не решились, но сам по себе факт правительственного решения об установлении бюста второго вождя на его могиле говорит о многом. Темы культа личности, репрессий, беззаконий сталинского режима были законсервированы партийным табу. По сути, этот «знак» был началом отсчета поворота страны от реформистской «эры» Хрущева к консервативной «эпохе» Брежнева. По сути, эта «эпоха» охватывает время правления не только Брежнева, но и Андропова, и Черненко. Короткая десятилетняя, бесшабашная, спонтанная, даже взбалмошная реформистская удаль Хрущева будет заменена на глубоко консервативную линию его ниспровергателей.

Консерватизм Брежнева и его единоверцев выразится в стремлении сохранить многие большевистские традиции и нравы, поддержать ортодоксальные «классовые» взгляды, согласиться с минимумом перемен в обществе. «Деятельность Брежнева, – отмечал известный американский историк Стивен Коэн, – формировала и укрепляла консервативные тенденции в советской политической жизни. Так, например, он обеспечил практически пожизненные синекуры высокопоставленным советским вельможам и чиновникам средней руки («стабильность кадров»), что существенно «состарило» не только высшее политическое руководство, но и всю элиту в целом» {709}.

Конечно, если бы Брежнев и его соратники говорили о том, что история и ее освещение в конечном счете не зависят от решений политбюро, то все было бы понятно. Но всех интересовало и волновало одно: как формально не отступить от постановления ЦК о «культе личности» и одновременно громко сказать о «революционных заслугах» их кумира. Однако традиционная осторожность, «сбалансированность» Брежнева не позволили переступить невидимой грани, недвусмысленно выразив в то же время поклонение наследников перед зловещей фигурой покойного диктатора.