Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

– А вручили уже? Я бы хотел это сделать сам.

Рябенко (начальник охраны) стал хвалить актера Тихонова. Другие подхватили. Брежнев прервал их:

– Так за чем же дело стало…

И через несколько дней лично вручил Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина… артисту Тихонову в полной уверенности, что это и есть Штирлиц…» {761}

Вот такой «непосредственный» был у нас с вами руководитель…

Брежнев воспринимался в быту как «добрый», коммунистический «царь»… Если бы еще он не имел на своем счету Чехословакию, Афганистан…

Как и подобает «доброму царю», Брежнев любил делать окружавшим его людям приятное: подарки, просто оказывать какое-то вельможное внимание. У Брежнева было очень много личных друзей, которых он не забывал, одаривал, продвигал по служебной лестнице {762}. К.У. Черненко, К.С. Грушевой, С.К. Цвигун, Н.А. Щелоков, Г.К. Цинев, И.И. Бодюл, Г.Э. Цуканов, СП. Трапезников, М.Х. Калашников, многие другие давние знакомые быстро заняли значительные посты в партии, государстве, армии, «органах». Генсек не забывал поздравить каждого из многочисленных приятелей: позвонить по телефону, прислать роскошную открытку, именной подарок. Так, например, генерал-полковник Грушевой, член Военного совета Московского военного округа, после своего дня рождения пришел в Главное политуправление СА и ВМФ показывать знакомым военнослужащим теплые слова приветственного текста от Брежнева и красивые золотые наручные часы.

Даже критиковал Брежнев по-своему. Как писал весьма пристрастно его зять Ю.М. Чурбанов, это была критика «брежневская». «Леонид Ильич, – вспоминал родственник, – как никто другой умел так журить людей, что они на него никогда не обижались» {763}.

Брежнев, таким образом, цементировал свой «дворцовый» фундамент личной власти не с помощью страха, как, допустим, Сталин, а используя приятельский, доброжелательный характер отношений. Генсек любил долгие и обильные застолья, большую охоту, людную рыбалку, быструю езду на роскошных автомобилях, которые он коллекционировал.

Во времена Хрущева будущий генсек и остальные члены политбюро трудились на Старой площади по 10–12 часов, часто направлялись в командировки, корпели по многу времени на бесчисленных всесоюзных и партийных совещаниях, возглавляли многочисленные комиссии.

Теперь генсек устроил для себя совсем другой режим работы, особенно когда в середине семидесятых годов у него резко ухудшилось здоровье. Последние пять-шесть лет этот больной, маразматический человек работал номинально. Приезжал на два-три часа в кабинет, по нескольку дней в неделю находился в Завидове, знаменитом охотничьем хозяйстве недалеко от Москвы. Аппарат ЦК вершил все дела, лишь иногда заручаясь подписью Брежнева на какой-либо важной бумаге. Впрочем, генсек старался облегчить жизнь и своим соратникам.

Вскоре после прихода к власти, по его настоянию, политбюро принимает 28 июля 1966 года решение, согласно которому члены высшей партийной коллегии стали иметь по два с половиной месяца отпуска в год. При этом они «начинали работу в 9 часов утра и оканчивали в 17 часов с обязательным перерывом на обед» {764}. Когда Брежнев стал уже на глазах всей страны, да и мира «разваливаться», политбюро приняло еще ряд дополнительных мер по охране драгоценного здоровья генсека. Его везде сопровождала реанимационная машина с медицинским персоналом; в местах его работы были оборудованы соответствующие оздоровительные кабинеты, и фактически с 1978 года только летний отпуск генсека был доведен до двух с половиной месяцев {765}.

О болезнях Брежнева знала вся страна, да и весь мир, но ЦК, его политбюро всячески пытались скрыть то, что было очевидным. Выступая 18 марта 1975 года в Будапеште перед руководителями восточноевропейских компартий, Брежнев долго рассказывал им, как он «переутомлен», но совсем не «болен». На самом деле он уже был серьезно болен. В завершение этой темы сказал:

– Я очень просил бы товарищей иметь в виду, что, хотя я действительно некоторое время был нездоров, мы у себя твердо условились не говорить об этом публично Мне нужно некоторое время и соответствующий режим, чтобы снять утомляемость. Ничего другого у меня нет. Я признателен товарищам за заботу о моем здоровье и хочу, пользуясь этим случаем, заявить вам, что я боец и буду им до конца {766}.

Политбюро, министры здравоохранения Петровский, затем Чазов, начальники 4-го Главного управления, по сути, проводили необычный эксперимент: как долго может изображать работу смертельно больной и старый человек. У меня сохранилось одно личное наблюдение, касающееся последних октябрьских дней 1982 года. Тогда за две недели до смерти Брежнева я видел его живым в последний раз. Пишу по памяти, было это 28 или 29 октября 1982 года.

…Проходило традиционное годичное совещание высшего командного состава Советской Армии и Военно-Морского Флота. На другой день его работы нам объявили, что завтра оно пройдет в Кремле, в Свердловском зале.

В 10 часов утра, когда маршалы и высший генералитет, среди которого находился и автор этих строк, заняли свои места, в зал из-за кулис ввели Брежнева. Рядом с ним шел маршал Д.Ф. Устинов – министр обороны, с другой стороны – крупный молодец со стаканом чая. Одной рукой он держал чай, а другой – более крепко – поддерживал за локоть генсека. Так его неспешно довели до трибуны в зале.

Уже не помню, что на протяжении 15–18 минут нечленораздельно говорил Брежнев, водя пальцем по бумажке с крупно отпечатанным текстом. Его глаза перескакивали через отдельные строчки, и генералитет слышал сплошную абракадабру… Почти никто не вслушивался в бессмысленность текста, всех, думаю, заботило одно: выстоит ли? Не рухнет ли генсек прямо здесь, в зале? Зачем этот жалкий спектакль, который организовал подобострастный Устинов? Всем было жаль Брежнева и стыдно за великую страну.

Когда Брежнева таким же порядком молодец увел за кулисы, зал облегченно вздохнул…

Беспомощный лидер великой, могучей страны…

Брежнев очень интересовался, что говорят и пишут о нем. Естественно, если была такая потребность у вождя, были и люди, которые ее щедро удовлетворяли. Брежнев, органически не любивший читать не только серьезную литературу, официальные документы, но и «собственные» произведения, нередко проводил час-другой за прослушиванием откликов о его выступлениях, «книгах», поездках, встречах, инициативах… Разумеется, это слащавое чтиво еще больше усиливало в Брежневе искреннюю уверенность в своем величии, незаменимости, мудрости.

Этот лидер, над которым полуоткрыто потешался его народ, с серьезным видом мог подолгу заниматься рассмотрением и обсуждением вопросов: какие сувениры подарить приезжающему главе государства, его жене, сопровождающим лицам. В записях генсека множество пометок и цифровых выкладок о стоимости бриллиантов, оренбургских платков, янтарных наборов и т. д. По сути, генсек давно уже превратился в главного придворного церемониймейстера, декоративного «вождя», решения которого рождаются не в его голове, а за спиной – в опытном, отдрессированном аппарате, где действительно было немало умных работников. Например, стоит назвать одного из них – A.M. Александров-Агентов, всесторонне развитый, высокообразованный человек, дипломат, спичрайтер, помощник. Но усилия даже таких людей не могли скрыть убогости мышления генсека, его примитивных рассуждений, которые порой удавалось локализовать (при встречах с иностранцами) опытным переводчикам.