Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

Брежнев диктует ответ:

«Дорогой Костя!

Твою записку получил. Спасибо. Однако огорчен, что ты приболел. Хочу сказать тебе, что приболеть может каждый. Важно, особенно в данном случае, самым строжайшим образом выдержать режим, который тебе предпишут т. Чазов и лечащие врачи.

Ты пишешь, что «ничего, это пройдет через день-два, и я выйду на работу». Не обижайся, но я даже рассмеялся. Думаю, какой прыткий: температура почти 40, а он сходил, видимо, в туалет, вышел оттуда, и температура стала 36,5. Так не бывает, Костя.

Дела идут хорошо, большое спасибо. Все налажено. И поэтому я от души желаю тебе доброго здоровья, а когда поправишься, там видно будет (поедем в Завидово).

С чувством глубокого уважения

14 июня 1977 года.

Л. Брежнев» {948}.

Брежнева, конечно, «единогласно» избрали на сессии Верховного Совета Председателем Президиума. Фактически генсек стал и главой государства. Подобострастное поздравление Черненко – тут как тут. Было подготовлено заранее. Генсек отвечает любимцу. Правда, при перепечатке рукописного текста в брежневскую записку вносятся стенографисткой знаки препинания (генсек же ими не пользовался)…

«Дорогой Костя!

С большим волнением я прочел твое поздравление в связи с избранием меня на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Твои слова в этом поздравлении не могли не тронуть моего сердца, не взволновать меня. Это письмо еще раз показало, насколько крепки дружба и отношения между нами.

Заседание сессии Верховного Совета прошло хорошо, я бы сказал, великолепно. Бесконечные аплодисменты. Особенно бурно было встречено выступление Михаила Андреевича Суслова. После него я выступил с благодарностью и обещал, как солдат, оправдать доверие нашей любимой Родины и нашей великой партии, сделать все, чтобы укрепился мир на земле и развивалось доброе сотрудничество между народами. Мой ответ был принят депутатами очень тепло.

Считай, что ты был среди нас. Остальные дела идут нормально. Ты не волнуйся. Ну, еще раз говорю: не торопись, в этом необходимости никакой нет. На ближайшее время ты все сделал.

Обнимаю тебя, крепко целую, желаю выздоровления.

16 июня 1977 года.

Л. Брежнев» {949}.

Форма обращения, содержание записок генсека красноречиво говорят о сложившемся теперь характере отношений между этими людьми, которые сам Брежнев определяет как «крепкую дружбу». Впрочем, записки свидетельствуют не только об отношениях генсека к своему фавориту, но и дополнительно раскрывают чрезвычайно тщеславную, однако ценящую человеческое тепло натуру Брежнева.

Долгое время в высших кругах никто не воспринимал Черненко всерьез: обычный партийный функционер, может, более прилежный, пунктуальный, дотошный, чем большинство ему подобных. Никто от него никогда не слышал каких-то откровений, философских рассуждений или тем более интеллектуальной ереси. Заведующий общим отделом всегда молчал; затем как член политбюро тоже отмалчивался, когда обсуждались экономические, бюджетные, технические, военные, хозяйственные вопросы. Но неизменно в числе первых поддерживал Брежнева, пока тот еще мог что-то предлагать.

Иногда говорят: Брежнев готовил себе смену в лице Черненко. Не знаю, не уверен. Думаю, генсек понимал, что и так поднял партийного чиновника на огромную высоту. Ну а почему он оставлял его за себя (точнее, предлагал в свое отсутствие вести заседания Черненко), причем всегда? Думаю, дело в том, что Брежнев был абсолютно уверен в преданности своего фаворита, полной его предсказуемости, лояльности, способности последовательно провести «брежневскую» линию. Ведь он был тенью генсека.

Что касается «наследства», то имеется ряд свидетельств, которые говорят о том, что Брежнев, во-первых, совсем не собирался оставлять свой пост даже по болезни. А во-вторых, Брежнев не скрывал, что очень ценит ум и опыт Андропова. В. Черненко любил преданность и усердие, а в Андропове мышление и политическую основательность.

Как писал в своей книге Рой Медведев, когда А. Бовин однажды был у Андропова, раздался звонок по правительственной связи. «Говорил Брежнев. «Кто сейчас ведет Политбюро?» – неожиданно спросил Леонид Ильич. «Сейчас ведет заседания Черненко», – ответил Андропов. «Для чего же мы тебя избрали секретарем ЦК? – сказал Брежнев. – Теперь уж ты должен вести все эти заседания».

Повернувшись к Бовину, своему ученику и другу, Андропов сделал неопределенный жест, выражавший явное удовлетворение» {950}.

Просто нужно констатировать другое: Черненко, поднявшись на большую высоту и оказавшись у самого подножия высшего поста партийного трона, мог, естественно, подумать: а почему не я? Столь необычная карьера в течение нескольких лет – от канцеляриста до человека, попавшего в первую шестерку самых влиятельных партийных вождей, – не могла не внушить и самому Черненко завышенные оценки собственных возможностей.

Удивляет другое. Находясь в окружении стариков, будучи глубоко больным и таким же старым, Черненко хотел еще больше власти, страстно желал высшего поста. Не удалось сесть в кресло генсека сразу после смерти Брежнева, постарался сохранить положение «второго» лица, не оставив, однако, затаенных надежд стать «первым». Думаю, такие люди, для которых власть – это и призвание, и отдохновение, и высшая ценность, не способны понять, что есть еще «кое-что» исключительно важное, кроме иерархии должностей…

Даже когда возвышение стало реальностью, Черненко, задыхаясь, согласился, даже не пытаясь отказаться, отвести свою кандидатуру, взвесить свои физические и интеллектуальные возможности. Он думал тогда не о народе, не о стране и даже не о партии, а лишь о себе. Именно о себе.

Не всякому дано понять, что в подобной ситуации честный отказ может поднять человека значительно выше, чем самый престижный пост. Но таковы уж политики, особенно с большевистской «косточкой». Ленин, болея более двух лет, не сделал ни одного серьезного движения, чтобы уйти с поста. Сталин на XIX партийном съезде лукаво высказал такое намерение, но с единственной целью: проверить, как поведут себя члены ЦК…

Способность отказаться, честно оценить свои возможности, подумать о людях, а не только о себе, – признак как благородства, так и государственной мудрости. Ни того, ни другого у Черненко не оказалось в минуту выбора.

После смерти Брежнева с необычайно пышными похоронами о нем, тем не менее, как-то сразу замолчали. Не только в печати, на радио, телевидении, но и в узком кругу, в политбюро. Брежнев уже оказался никому не нужен, в том числе и память о нем… Никто не вспоминал об ушедшем генсеке-маршале… Не стал исключением и Черненко, полностью обязанный своей карьерой Брежневу.