Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

Ленин и ленинизм преуспели в утверждении духовной методологии большевиков, своеобразной «шигалевщины», заставив поверить в их планы, в их историческую правоту, в их деяния. Инакомыслие было почти искоренено, интеллигенция оскоплена, Церковь разграблена, и некому было громко сказать людям слова из Евангелия от Матфея: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» {1215}.

Долгие годы продолжался социальный геноцид. Планомерно уничтожались казачество и царское офицерство, дворянство, купечество и зажиточные крестьяне, духовенство и непокорная интеллигенция. Мною было подсчитано, что только с 1929 года (начало коллективизации) по 1953 год (год смерти второго вождя) в СССР было репрессировано 21,5 миллиона человек. А Гражданская война, где погибло россиян больше, чем в империалистической, и которой так страстно желал Ленин… Вождь показал, как надо ликвидировать непослушных. Ведь это по его инициативе из десяти тысяч кронштадтских матросов 8,5 тысячи были репрессированы; с его согласия опустошена Тамбовская губерния; подавлены крестьянские восстания в Поволжье, на Дону, в Западной Сибири. И по сей час «хранители» этого «наследия» фактически закрывают на это глаза, предлагая вновь вернуться в прошлое!

Длинная цепь преступлений, начатая государственным переворотом в октябре 1917 года и продолженная разгоном Учредительного собрания, убийством царской семьи и многими другими «революционными целесообразностями», чудовищно длинна. У истоков этой цепи стояли первые два вождя, персонифицируя своими именами один из главных инструментов большевиков – насилие.

Ленин в системе был светский аятолла, которому нужно было только верить, почитать и не сомневаться в гениальности его многотомья, любить бесчисленные сусальные «воспоминания соратников» и картинки, поставленные на пропагандистский конвейер. Великая реальная страна, реальный могучий народ, реальная вечная культура оказались в плену большевистских химер.

Ленин сделал главное: добыл вожделенную власть; заложил основы общества и государства, которые, верил он, являются прообразом «всемирной коммунистической республики»; оставил чертежи коммунистического будущего и указал траекторию его достижения. Наследники-вожди должны были лишь следовать его мудрым «указаниям» и «заветам». Как верующие никогда не подвергают сомнению священную мудрость Иисуса Христа и Аллаха, так и коммунистические атеисты не могли усомниться в идеях и делах коренастого большевистского «пророка». Его «заветы», если называть вещи своими именами, свелись к антихристианству, антикапитализму, антидемократизму, антиреформизму, антигуманизму.

Лишь в какой-то степени третий «вождь» – Хрущев – попытался демонтировать антиреформизм, и «вождь» седьмой – Горбачев – объективно подверг сомнению, оставаясь ленинцем, весь набор ленинских постулатов. Простые люди, за ничтожным исключением правдоборцев, не могли и не хотели этого делать. Ленинский «социализм» многих устраивал. Всем, по крайней мере, была обеспечена гарантированная бедность. Нельзя отрицать определенного набора элементарных социальных достижений. Человеку нечего было бояться безработицы: за крайне низкую плату работа всегда гарантировалась, в чем выражалась особая форма эксплуатации государством человека. Не было «забот» с общественным выбором, за людей все решали наверху: как голосовать, кого поддерживать, что осуждать, в чем проявлять «инициативу» и многое, многое другое.

Большевизация была доведена до черты, когда люди совсем не знали, что такое свобода, и, естественно, не ценили ее. Да и сейчас мы не умеем распорядиться свободой, нередко усматривая в ней лишь возможность творения беззакония, безнравственности, бездуховности.

Как пишет в своей превосходной книге «Горькая чаша» А.Н. Яковлев: «Цена индустриализации вкупе с феодальным управлением была катастрофически высокой, потери – и людские, и материальные – огромны, безразличие к человеку – беспредельно. Разлагавшаяся система разлагала и народ, толкая его к воровству и безделью, но всячески мешая жить честным трудом. Не будем кичиться, что не было безработицы. При крепостничестве ее тоже не было» {1216}.

По-своему такая жизнь удобна для того, кто не знает аромата и ветра свободы, кто не протестует против «шигалевщины». Ленинский социализм, «полный», «окончательный», «развитой», всякий иной, «обоснованный» в недрах аппарата ЦК, внешне мог даже выглядеть привлекательно, учитывая советскую традицию умения показывать «исторические достижения». Но то, что такой социализм изначально имел две главные опоры – Ложь и Насилие, со временем всячески камуфлировалось и, конечно, всячески отрицалось.

Один из интеллектуальных помощников М.С. Горбачева Г.Х. Шахназаров в своей книге «Цена свободы» пишет, что все имели возможность убедиться – «социалистические принципы в экономике могут уживаться с самым свирепым единовластием и произволом: безупречные в нравственном отношении идеологические постулаты об освобождении труда ничуть не мешали закабалению государством десятков миллионов своих граждан. С этой точки зрения правомерно сказать, что у нас были одновременно рабовладельческая и крепостническая формы эксплуатации труда. И в то же время господствовавшей общественной собственности нельзя отказать в социалистическом содержании» {1217}. Так пишет глубокий аналитик социализма, продолжающий верить в «коллективное мессианство» советского народа.

Семь десятилетий – семь вождей. Это совпадение – историческая случайность. Но отнюдь не случайным является постепенное и неуклонное ослабление власти вождя Системы. Власть генсеков, как власть большевизма, вообще незаметно слабела.

Первый и второй вожди обладали ничем не ограниченной диктаторской властью, хотя в наиболее зловещей форме это продемонстрировал Сталин, руководствуясь, правда, рецептами Ленина и «революционной совестью».

Хрущев – «вождь» третий, объективно пытавшийся сам ослабить роль единовластия, тем не менее остался верен идее большевистского абсолютизма, которую считал вправе материализовать лично. Достаточно вспомнить «дарение» Хрущевым Крыма, волевое изменение границ некоторых районов на Кавказе, кубинскую авантюру и другие «экстравагантные» шаги лидера. Власть первого лица уже не была диктаторской, но по-прежнему колоссально непререкаемой.

Брежнев – четвертый «вождь», пытавшийся законсервировать систему, не обладал для этого соответствующими качествами. Эрозия ленинских устоев общества и государства достигла особенно большой глубины во время его правления. При внешней неизменности огромной роли «первого» лица в партии и государстве наметился колоссальный разрыв между официальными атрибутами власти, ее публичным признанием и реальным отношением к ней. Все почувствовали ее внутреннюю слабость и ущербность. У растущего числа людей формировался дуализм мышления: одно на словах, другое на деле. Фактически многие партийные бонзы стали подспудно руководствоваться правилом мольеровского Тартюфа: кто грешит в тиши, греха не совершает.