Юлия Латынина - Русский булочник. Очерки либерал-прагматика (сборник)

В чем здесь дело? Все в том же самом. В Конго капиталом являются не деньги. В Конго капиталом является насилие. Полевые командиры, обладающие этим капиталом, заинтересованы прежде всего в сохранении собственного могущества. Сохранение собственного могущества требует поддержания чрезвычайной нищеты населения.

Только в условиях абсолютной нищеты и абсолютного бесправия несчастный уроженец Киву или Маньемы будет добывать колтан фактически бесплатно; а чтобы гарантировать себе бесплатный доступ к колтану, полевой командир должен гарантировать бесправие и нищету.

При этом совершенно неважно, кем исторически является этот полевой командир — членом банд, устроивших геноцид в соседней Руанде, племенным колдуном или просто богатым бизнесменом, вынужденным инвестировать в ополченческие отряды, чтобы сохранить жизнь и преумножить имущество: для всех для них капиталом является насилие, а не деньги.

Если в капиталистическом обществе движение денег описывается классической схемой «товар — деньги — товар», то тут схема иная: «насилие — деньги — насилие».

Как обстояло с насилием дело раньше?

Легко увидеть, что в древности и средневековье насилие тоже было капиталом. «Он не зарывал деньги в землю, а раздавал их своим друзьям, видя в них и надежное средство охраны имущества, и лучшее средство их преумножения», — пишет Ксенофонт об основателе Персидской империи Кире. И, в сущности, Ксенофонт описывает механизм создания многих великих империй, — и механизм крушения цивилизованных обществ при вторжениях варваров.

Римская империя пала потому, что германцам было выгодней заниматься грабежом, нежели трудом. Китай эпохи Хань рухнул под натиском кочевников, потому, что кочевникам было выгодней заниматься тем же, чем и германцы.

«Они подвешивали их за ноги и коптили их, или подвешивали их за большие пальцы, или за голову, и подпаливали ноги, они опоясывали веревкой с узлом их головы и затягивали так, что мозг вылезал наружу». «Когда у бедняка больше не было ничего, чтобы отнять, они грабили и жгли все города, так что путник мог идти целый день и не найти ни человека, сидящего в городе, ни обработанного поля». «Много тысяч они убили голодом, и я не могу и не осмеливаюсь описать все раны и пытки, которые причинили они несчастным в этой земле» — это не об афганских талибах и не о конголезских мау-мау. Это хроники времен гражданской войны короля Стефана и императрицы Матильды в старой доброй Англии XII века.

Однако в традиционном обществе уровень жизни населения был настолько низок, что в среднем китайские чиновники или европейские бароны просто не могли присвоить себе 99 % ВВП. Десятина, то есть десятипроцентный налог, уже считалась тяжелым бременем.

За исключением редких несчастий вроде завоеваний кочевниками (которым не нужны города и поля) или совсем уже диких случаев гражданской войны (как между Матильдой и Стефаном), в обществе в общем-то соблюдалось равновесие. При отсутствии уважения к деньгам, при примате статуса над капиталом, традиционное общество позволяло купцу торговать, ремесленнику производить, и тем самым содержало в себе тот слой, который впоследствии станет буржуазией.

Первые изменения произошли именно с развитием торгового капитализма. Тогда в западноевропейских городах, вследствие роста свободы и производства, резко увеличилось количество доступных товаров. А в Восточной Европе, в Польше и России, начался обратный процесс.

Паны и помещики, соблазняясь новыми товарами, доставляемыми европейскими купцами, в поисках большего количества денег, необходимого для покупки этих товаров, начали выжимать последнее из своих крестьян. Этот процесс получил название вторичного закрепощения. Парадоксальным образом рост свободы в Западной Европе привел к уменьшению свободы в Европе Восточной. На Западе эффективной стратегией развития стала свобода, на Востоке эффективной стратегией для правящего класса стало закрепощение, позволявшее изымать у крестьян все больше и больше сырья — зерна, пеньки, леса — уходившего на Запад в обмен на невиданные в беднеющей стране товары.

То же самое происходило в Новом Свете: в испанской Америке, на островах Карибского моря, в южноамериканских штатах. Там возникли эффективные рабовладельческие хозяйства, являвшиеся сырьевым придатком открытой товарной экономики. Владельцы поместий и гасиенд покупали товары открытого общества на открытом рынке, и чем больше становилось этих товаров, тем более беспощадной становилась эксплуатация принадлежащих им рабов. Точно так же, как и общества Восточной Европы, плантации Виргинии или Гаити снабжали открытое общество исключительно сырьем — сахарным тростником. Для открытых обществ Запада насилие становилось все менее и менее эффективно. Для сырьевых придатков насилие становилось все более и более эффективно.

В настоящий момент этот процесс дошел почти до логического конца. С одной стороны, «мир стал плоским». Любая страна — от крошечного Сингапура до громадного Китая, — вливаясь в великую реку свободной экономики, быстро обеспечивает себе рост ВВП, стабильность и уважение соседей.

Такие страны — где насилие неэффективно — составляют большую часть нашего мира. Но они составляют меньшую часть новостей.

Новости в основном приходят из других стран — тех, где насилие эффективно. Где насилие, а не деньги являются капиталом.

Группы интересов, правящие в таких странах, — будь то Конго или Афганистан — не заинтересованы в том, чтобы их страна становилась открытым обществом, потому что это означает исчезновение их могущества. Они предпочитают быть очень влиятельными правителями очень бедной страны, нежели рядовыми гражданами плоского мира. Творимое ими насилие является их капиталом, увеличивающим их власть, и оно же является преградой на пути возникновения в их стране открытой экономики.

Обыкновенно экономика таких регионов опирается на сырье: нефть, колтан, опийный мак, листья коки. Это сырье может быть запретным или желанным, но всегда несложно в добыче. Редким исключением являются сектор Газа и Гаити, в которых поток денег для правящей элиты обеспечивает в основном гуманитарная помощь. Во всех случаях поток денег используется для покупки товаров за границей и для того, чтобы держать собственное население в рабстве, как материальном, так и идеологическом, обыкновенно внушая ему представление о том, что все вокруг — враги.

Существенная — и негативная — разница с традиционными обществами заключается в том, что в традиционном обществе любому, самому жестокому правителю были необходимы местные ремесленники, местные купцы, местные ученые. Они делали правителю мебель, расписывали его дворец, ухаживали за его конями.