Мартин Ли - Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Хотя немецкие неонацисты и интеллектуалы «Новых правых» высказывали озабоченность теми же темами, что поднимали и «зелёные», их интерес к экологии был зачастую не более чем предлогом для продвижения беспощадной идеологии социал–дарвинизма и скрытых форм расизма. Грюль, например, ссылался на некие законы природы для оправдания социальной иерархии. «Все стремления людей. к организованной социальной справедливости просто безнадёжны», — утверждал он. Выступавший на сборищах отрицателей Холокоста и прочих неонацистских мероприятиях, Грюль, тем не менее, получил высшую официальную награду Западной Германии, орден «За заслуги» (Bundesverdienstkreuz) [511].

Грюль вошёл в историю как сторонник ряда сомнительных экологических доводов в пользу недопущения в Германию иностранцев. Он утверждал, что для процветания каждому народу нужна определённая среда. Как и в случае с любой хрупкой экосистемой, всякое внешнее воздействие может нарушить «естественную экологию народа». В соответствии с извращённой логикой экофашизма «только когда каждый народ сохраняет свои характеристики, мы можем сберечь то этническое разнообразие, благодаря которому человечество обладает своей приспособляемостью». Таким образом, защита окружающей среды имела первостепенное значение для сохранения биологической структуры и коллективной идентичности германского народа. Подобный образ мыслей в будущем позволит популярным политикам избегать расистской терминологии, выступая в защиту ксенофобских взглядов. «Мы должны думать об экологических последствиях ничем не ограниченной иммиграции», — заявил Отто Цайтлер (Otto Zeitler), министр по делам развития Баварии, после объединения Германии [512].

Рудольф Баро (Rudolf Bahro), бывший восточногерманский диссидент, ставший лидером западногерманских зелёных, рассматривал экологический кризис в совершенно апокалиптических терминах. Он потряс многих из своих бывших союзников, призвав их найти «положительное» в нацизме, с тем чтобы «освободить» подавленную «коричневую составляющую» немецкого характера. Оставив «зелёных» в середине 1980‑х годов, он повторял за многими «Новыми правыми», что для спасения биосферы необходимо прибегнуть к авторитарным мерам. Сегодняшние проблемы с окружающей средой настолько серьёзны, заявлял он, что их решение возможно только на пути создания «экологической диктатуры». И далее утверждал: «В народных глубинах зреет призыв к зелёному Адольфу». Людям не следует бояться прихода подобного харизматичного «князя», настаивал Баро, поскольку «он сможет освободить германцев от их духовного забытья и повести в обетованную землю экологического спасения» [513].

Заявления подобного рода энергично опровергались истинными настоящими «зелёными», чьи отличия от ультраправых намного перевешивали сходство с ними же. «Зелёные» были убеждёнными сторонниками принципов эгалитаризма — в отличие от «аристократии коричневых». Для последних было характерно такое яростное ожесточение в отношении американской культуры, какое западногерманские левые не могли себе позволить. Несмотря на то что «зелёные» выступали за объединение Германии на основе разоружения и нейтралитета, они считали предосудительной концепцию Великой Германии, включавшей в себя Австрию, Силезию, Судеты и другие так называемые восточные территории. «Зелёные» не разделяли и утверждение правых о том, что раздел Германии был всего лишь следствием империалистической политики оккупационных властей. Подобное утверждение, заявляли «зелёные», «преуменьшало значение как гитлеризма, так и германского национализма». Кроме того, они не поддерживали мнение о том, что декриминализация немецкой истории была первым шагом к возрождению подлинно германской идентичности — эта мысль в середине 1980‑х годов стала модной в среде консерваторов фатерланда. И наконец, «зелёные» не признавали того, что объединение может произойти в результате каких–то договорённостей с Советским Союзом, — на сторону этой политики вставало все больше правых экстремистов [514].

Подобных взглядов уже в течение долгого времени придерживался генерал–майор Отто–Эрнст Ремер, самый просоветски настроенный неонацист Западной Германии. Ремер понимал, насколько важно запустить пробный шар с целью выяснить, какую цену запросили бы русские за объединение Германии. Он понимал, что Москва будет противником Германии до тех пор, пока её сапог останется на шее Восточной Европы, в том числе Восточной Германии. Однако ситуация могла радикальным образом измениться, если бы советский блок под грузом экономических проблем начал «обтрёпываться по краям». Возможно, СССР пошёл бы на объединение Германии при условии определённых гарантий безопасности и долгосрочной экономической помощи. С подобными мыслями Ремер пошёл на встречу с Валентином Фалиным, бывшим послом Советского Союза в Западной Германии, одним из главных внешнеполитических советников президента Горбачёва. «Я несколько раз беседовал с Фалиным», — вспоминал бывший телохранитель Гитлера. Беседа неизменно возвращалась к вопросу о возможности нового «договора в Рапалло» и возрождённого германо–российского союза [515].

Ремер зашёл настолько далеко, что высказывался в пользу диалога со всеми сторонниками нейтралитета Германии, включая «зелёных» и других левых сторонников мира. Таким образом предполагалось оказать давление на канцлера Гельмута Коля и его Христианско–демократический союз, вернувшийся к власти в 1982 году после 13 лет правления социал–демократов. Хотя конституция Западной Германии недвусмысленно призывала правительство действовать в интересах объединения, создавалось впечатление, что Коль не собирается делать конкретных шагов в этом направлении. Так, выступив в поддержку планов НАТО разместить в Европе ракеты «Першинг» и крылатые ракеты, он заявил о поддержке Бонном западного союза, что фактически подразумевало продолжение существования двух германских государств. Значительная часть западногерманского электората не одобряла предпринятого НАТО шага.

По данным проведённого в 1983 году службой Гэллапа опроса общественного мнения, 43% западных немцев в равной степени не доверяли ни США, ни Советскому Союзу. Ещё один опрос, проведённый через год, показал, что 53% высказались в пользу единой и нейтральной Германии [516].

Озабоченный ростом нейтралистских настроений, западногерманский канцлер решил, что необходим по крайней мере символический жест, чтобы утихомирить правых критиков. Коль нанёс ответный удар, когда в Западную Германию прибыл президент США Рейган. 5 мая 1985 года Рейган должен был принять участие в скорбной церемонии возложения венков на военном кладбище в Битбурге. Там наряду с двумя тысячами солдат вермахта было похоронено и 47 эсэсовцев. Официальным поводом для церемонии была сорокалетняя годовщина окончания Второй мировой войны, однако Рейган воспользовался случаем, чтобы ещё раз высказаться относительно «империи зла», — конечно, имелся в виду не Третий рейх, а Советский Союз. Немецкие ветераны войны, считавшие, что Гитлера не следует судить слишком строго, поскольку он боролся с «красной угрозой», почувствовали себя оправданными, когда Рейган ограничил свои комментарии о нарушениях прав человека исключительно случаями, имевшими место в коммунистических странах. Однобокий взгляд президента на историю превратил нацистских преступников в жертв. Он представил Третий рейх не как систему массового террора, но как результат действий единственного маньяка и деспота. «Павшие солдаты SS были такими же жертвами Гитлера, как и погибшие в концентрационных лагерях», — заявил Рейган. Освобождение Германии от грехов военного времени было благодарностью Колю от американского президента за поддержку непопулярного решения об увеличении числа ядерных ракет в Европе.