Александр Ильин - Геннадий Зюганов: «Правда» о вожде

К “10-й главе” я, надеюсь, когда-нибудь вернусь (это давняя моя боль и заноза), а вот о “Злых заметках” хочу поразмышлять сейчас, именно в этом месте.

К стыду моему, они тоже были опубликованы в “Правде”, тогдашним ее редактором и членом Политбюро ЦК РКП (б). Тем самым Николаем Ивановичем Бухариным, которого, кажется, и воскресили в 80-х лишь для того, чтобы побить им Ленина, подлинно революционные идеи большевистской партии.

Не думаю, не уверен, что именно “Злые заметки” Бухарина 1927-го — спустя почти два года после гибели поэта — поставили непреодолимую преграду для издания поэтических, драматических и прозаических (долгое время у нас почти неизвестных) сочинений Сергея Есенина. “Заметки” если и были тому причиной, то лишь одной из многих, были, если так можно выразиться, литературной версией одного из первых постановлений Совнаркома, объявляющего едва ли не главным врагом Советского государства всех, кто позволил или позволит себе неуважительно отозваться о людях самой революционной нации.

…“Злые заметки” Бухарина, думаю, решили не судьбу творчества Есенина: в те годы полемика была еще делом обычным и даже мнение члена Политбюро не значило окончательного приговора. Они только отразили — пока еще в литературно-критической форме — подготовку грядущего вскоре фронтального наступления на русское крестьянство — с его мужицкой отсталой, непролетарской психологией, пещерным стремлением быть самому полновластным хозяином на отвоеванной у господ-мироедов земле, с исконным демократизмом крестьянской общины, способной противостоять даже помещикам-горлохватам…. Бухарин (вольно или невольно) прокладывал путь беспощадному Яковлеву — Эпштейну (нарком земледелия в годы коллективизации), его кровожадным подручным, ломавшим без всякого сожаления вековечный крестьянский, российский уклад.

Любопытное противоречие: в последние годы (конец 90-х) множатся версии не самоубийства, а якобы убийства Сергея Есенина людьми из “поезда Льва Троицкого”, сеявшего и вправду смерть в охваченной смутой бывшей Российской империи. В то же время в новейших изданиях все чаще цитируется статья Льва Давидовича, посвященная Сергею Есенину: в отличие от Бухарина, Троцкий весьма высоко оценил “такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего”. “Он, — писал Троцкий, — ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста, — не хлопнув дверью, а тихо призакрыв ее рукою, на которой сочилась кровь”.

Я далек от простейшего чувства солидарности с Бухариным только потому, что и ему,и мне в разное время посчастливилось возглавлять“Правду”, но я бы не отдал, как это сделал Николай Иванович, великого русского поэта Льву Бронштейну( Троцкому), чтобы он мог сказать о Есенине: поэт погиб потому, что “был не сродни революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его…” Боже упаси, если великий русский поэт станет когда-нибудь приемным сыном такого всемирного революционера, как Лев Троцкий… Уж и не помню, кто первый сказал о том, что и аксиомы геометрии были бы опровергнуты, если бы вступили в противоречие с политическими интересами.

Вот ведь как бывает: всю жизнь человек расшатывает дом, в коем жил и из которого выдворен за это самое занятие; когда же дом рухнул, его идейный разрушитель вдруг сознает, что сотворил неслыханное и непоправимое… Что дом тот — при всех его видимых изъянах — был, может, самым высшим воплощением человеческого стремления к доброте, к справедливости, к счастью.

Господи, да это невозможно ни описать, ни понять, ни объяснить!

Такой видится мне судьба Александра Зиновьева — философа, литератора и прочая, и пр., что можно выразить одним словом: мыслитель.

Впрочем, один памятный случай поверг меня в замешательство: Александр Алесандрович, завершая свой творческий бенефис 29 октября 1997 года в столичной Академии социальных наук, едва не заплакал. Вы можете себе представить: всемирно известный исследователь, логик, беспощадно препарирующий факты, как тургеневский Базаров — лягушек, вдруг вместо длинного и, казалось бы, неизбежно высокомерного заключения после немалого числа благолепных филиппик по его адресу в честь 75-летия дрогнувшим голосом говорит одно слово: “Спасибо!” и сходит с трибуны, чтобы не расплакаться при всех…

Драма идей, вроде бы отвлеченных, по Пушкину — порожденья ума холодных наблюдений, бывают, как ни странно, более острыми, нежели конкретные житейские драмы и трагедии, которые переживает, наверное, каждый человек, кто терял близких, друзей, сотоварищей.

Россия современная — яркий тому пример.

Казалось бы, что нам “Гекуба” рыночного беспредела? Что, собственно, изменилось от того, что рубаку-парня Аркадия Гайдара, без сожаления сносившего головы недоумкам-крестьянам, не понимавшим “грядущего революционно-коммунистического счастья”, сменил его внук, Егор Тимурович, столь же безжалостно разоривший уже весь, подчистую, российский народ, причем без нагана и шашки — посредством неких “либерально-фьючерсно-биржевых” манипуляций. Ан нет, прошли-пролетели десятилетия, и то, чего когда-то можно было достичь лишь лихой кавалерийский атакой на вполне конкретное предъуральское селение, вдруг достигается в благолепной тиши кабинетов — подписью и печатью и.о. премьера правительства, как и во времена былые покорно обслуживающего царствующих и демократических особ…

Для меня Александр Зиновьев — человек хулигански отчаянный, могущий — вслед андерсеновскому мальчику — провозгласить сакраментальное: “А король-то — голый!”

Ну а теперь — совершенно конкретно о Зиновьеве. Первый раз “Правда” напечатала Александра Александровича весной 1990 года, когда главным редактором был академик Иван Тимофеевич Фролов. Пикантность ситуации придавали два обстоятельства.

Во-первых, Фролов был хорошо знаком с Зиновьевым и, мягко говоря, его не любил.Круто не любил. Была ли тому причиной ревность к “безвременно изгнанному” коллеге, который эксплуатировал “ситуацию диссидента”, в то время как Иван Тимофеевич рос в официально “предлагаемых (почти по Станиславскому) обстоятельствах” и, в конечном счете, достиг поста помощника Генсекретаря ЦК КПСС, откуда можно было пикировать на любую подходящую должность в политике или науке. Или в такой газете, как “Правда” — ссыльном месте для одних, трамплине — для других.

Во-вторых, никогда прежде ни один диссидент не получал слова на страницах “Правды” — разве что посмертно, после официальной, уже безобидной политической реабилитации.

Мягкосердый Афанасьев, тем более — крепко пуганый Зимянин такого позволить себе не могли. Фролов — мог. Но, конечно, в известных пределах. И вот что удивительно: главный редактор сугубо горбачевского фирменного покроя, считавший себя не последним человеком в его, Михаила Сергеевича, команде, приказал выбросить из публикации,предложенной парижским корреспондентом “Правды” Владимиром Большаковым, как раз главу о том, что не весьма популярный в кругу диссидентов философ Зиновьев в публичной теле-дискуссиипобил главного горбачевского конкурента и,можно сказать, ярого его ненавистника — Бориса Ельцина…