Сергей Кремлев - Кремлевский визит Фюрера

От этой витиеватой фразы, явно намекающей на то, что и Россия, мол, тоже «не может не считать себя в конечном счете угрожаемой», у тонкого стилиста возникла бы оскомина. Но Литвинову такие слова были слаще меда, и он на речи Сидса согласно покачивал головой. И под эти покачивания Сидс вручил наркому (которому оставалось пребывать в этом качестве месяц с небольшим) проект декларации. Ее предлагалось подписать от имени четырех государств: Великобритании, СССР, Франции и Польши…

Пикантность момента была в том, что, во-первых, Советский Союз призывали поддержать ту боярскую Румынию, которая в 1918 году аннексировала нашу Бессарабию. И эта аннексия была подтверждена Парижским протоколом от 28 октября 1920 года, подписанным Францией, Италией, Японией и… Англией.

Во-вторых, «поглощение» Чехии было запрограммировано Штатами, Францией и, опять-таки, Англией еще в 1919 году в Версале. А окончательно санкционировано в 1938 году в Мюнхене теми же державами (Штатами — закулисно). И еще в мае 38-го года серый кардинал Форин Офис Хорас Вильсон спокойно признавался нашему полпреду Майскому, что Англия ожидает «поглощения» Германией ряда центрально-европейских и даже балканских стран.

Наконец, предлагаемая декларация фактически давала совместные гарантии той панской Польше, которая…

Ну о Польше даже говорить лишний раз не хочется…

Литвинов, однако, проект принял и под конец не удержался, чтобы не уколоть Сидса:

— Мы ведь всегда подчеркивали необходимость профилактических мер, чтобы предотвратить войну.

Проект декларации от 21 марта был так краток, что я его без колебаний приведу полностью:

«Мы, нижеподписавшиеся, надлежащим образом на то уполномоченные, настоящим заявляем, что поскольку мир и безопасность в Европе являются делом общих интересов и забот и поскольку европейский мир и безопасность могут быть задеты любыми действиями, составляющими угрозу независимости любого европейского государства, наши соответственные правительства настоящим обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям».

Несмотря на туманность формулировок, смысл декларации реально был угрожающим только для Германии. Причем в предвидении таких ее действий, которые для СССР были или неопасными, или даже — косвенно, полезными.

Однако уже назавтра, 22 марта, Литвинов вызвал Сидса к 20 часам и заявил:

— Мы солидаризируемся с вами и принимаем вашу формулировку.

Напряженно ожидавший ответа Литвинова (а фактически — Сталина) Сидс оживился. Литвинов же продолжал:

— Мы готовы подписать сразу же, как только Франция и Польша пообещают свои подписи.

Сидс посерьезнел. И уж совсем сник, когда Литвинов закончил:

— Для придания акту особой торжественности и обязательности предлагаем подписать премьер-министрам и министрам иностранных дел всех четырех государств.

Предложение Англии обсуждали на Политбюро, и Литвинов сумел убедить Сталина, что оно приемлемо.

Согласившись с этим, Сталин согласился и с тем, что надо предложить присоединиться к декларации еще и балканским, балтийским и скандинавским странам, включая Финляндию. Учитывая напряженные наши отношения с последней, это было доказательством склонности СССР к миру по всем направлениям своей европейской политики (кроме разве что — германского).

Когда Литвинов сообщил Сидсу о возможном дополнении состава участников декларации, тот, и так уже увядший, радости не испытал, а Литвинов под конец еще и подбавил:

— Предупреждаю, что завтра дадим наш ответ в печать. И действительно, сразу же за беседой последовало Сообщение ТАСС, датированное 22 марта.

В СЛЕДУЮЩИЙ раз Сидс и Литвинов беседовали — надо же так подгадать! — 1 апреля.

Накануне, 31 марта, премьер-министр Чемберлен выступил в палате общин с заявлением о предоставлении гарантий Польше. Чемберлен сообщил, что «в случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах».

Чемберленом было также сказано, что французское правительство уполномочило его разъяснить, что позиция французов аналогична английской.

Дав такие «односторонние» гарантии антисоветской Польше, антисоветские Англия и Франция теперь предлагали Советскому Союзу дать Польше «тоже» односторонние гарантии — как будто нам и делать больше нечего было, как охранять наглые претензии польских панов на отхваченные ими от России в марте 1921 года Западные Украину и Белоруссию…

Вот как раз после всех этих «первоапрельских» европейских фокусов Сидс и появился в кабинете советского наркома.

Литвинов был хмур, холоден и неласков, как мартовский день в запоздалую и метельную весну. Еще бы —любезные его душе англофранцузы подложили ему огромную свинью. Вначале удачно спровоцировали своим проектом декларации так, что Литвинов адвокатствовал за них перед Сталиным, а потом…

А потом «кинули» «Макса», как последнего местечкового болвана… Они-то своей цели добились— СССР выступил с такими публичными заявлениями, которые обеспечивали русским сохранение враждебности к ним Берлина.

Конечно, такая линия была линией самого Литвинова. Но есть же и пределы возможного! Как теперь будет выглядеть старый партийный волк «Папаша» в глазах Сталина, да и вообще всего Политбюро? Да и вообще — в глазах любого умного человека?

Итак, Литвинов был холоден.

Сидс же, не объясняя цели визита, спросил у Макса, что он думает о вчерашнем заявлении Чемберлена.

Если бы в официальных беседах дипломатов находилось место злому юмору, то наиболее удачным ответом на вопрос англичанина был бы: «Это первоапрельская шутка». Но этикет есть этикет… И нарком просто промолчал.

Сидс не смутился и ответил себе сам:

— Мы полагаем, что вы должны его приветствовать, как проявление новой английской политики по пути коллективной безопасности. И мы ожидаем, что вы выразите свое понимание такого шага.

Сказанное было откровенной наглостью, и Литвинов, не реагируя прямо, едко вопросил:

— А как же понимать то, что Англия, обратившись к нам по своей инициативе с предложением о совместной декларации, после нашего согласия не обнаружила в дальнейшем никакой официальной заинтересованности?

Сидс — ни к селу, ни к городу — сослался на какие-то разговоры Галифакса и Кадогана (постоянного заместителя министра иностранных дел, то есть фактически— «рабочего» шефа Форин Офис) с нашим полпредом Майским…