Коллектив авторов - Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI

Недавно мы с моим коллегой Ильей Матвеевым делали на тему перестроечной публицистики большой доклад в Европейском университете в Петербурге на конференции, посвященной наследию перестройки. Наш основной тезис состоял в том, что и у сторонников перестройки, и сторонников преобразований, и у консервативно-патриотического крыла можно найти один и тот же глубокий антидемократический сантимент по поводу неподлинности того народа, который есть в наличии. Имеется в виду следующее: кто такие советские люди, кто такой народ в конце 1980-х годов? Это какое-то сборище людей, которое не может вызывать никакого доверия в силу того, что оно имеет искусственный характер, является результатом чудовищных трансформаций человеческой натуры, произведенных большевиками. Достаточно вспомнить некоторые эссе Фазиля Искандера про идеологического человека.

Яркая демонстрация этого дискурса проходит через сотни и сотни других публикаций про вечного приходящего хама, про манкуртов, про людей, забывших собственные исторические корни, про искусственный продукт революционного или советского социального эксперимента, который прервал процесс преемственности. Это противопоставление сегодняшнего актуального, неполноценного, искусственного народа и некоей подлинной связи с историческим прошлым, которое может ему вернуть историческую субъектность, но уже в каком-то воображаемом отношении. Условно народ действительный, хамоватый, с неправильным сознанием, идеологизированный – против народа утраченного, народа, который, по всей вероятности, жил в том храме, к которому была потеряна в какой-то момент дорога.

На самом деле ту же тенденцию мы обнаружили и у противоположного фланга. Например, я в своем докладе в Европейском университете сосредоточился на анализе контекста знаменитого «Слова к народу» июля 1991 года, которое, как вы знаете, было опубликовано в газете «Советская Россия» и подписано Зюгановым и другими уважаемыми людьми. Его считают программным заявлением, предварившим создание ГКЧП. Иными словами, это единственная зафиксированная попытка обнаружить какую-то связь между лидерами этого провалившегося переворота и народом, к которому они апеллировали, к той социальной коалиции, которая предположительно должна была бы их поддержать. То есть это единственный политический момент, который существовал по ту сторону всей этой истории с ГКЧП.

Что мы там обнаруживаем? Мы там обнаруживаем ту же самую идею, что есть массы. Кстати, очень важное понятие для перестроечной публицистики – массовый человек, утративший свою индивидуальность, утративший способность к самостоятельному принятию решений, безличностный, лишенный личности. Но эта же фигура удивительным образом используется противоположным лагерем. То есть существуют какие-то утратившие личность массы, поверившие Ельцину, потерявшие разум. И необходимо вернуться к сегментированному обществу, к обществу, дифференцированному на сословия, обществу, которое именно в таком разобранном состоянии, в разобранном народе, не слепленном в массу, способно услышать то послание, которое пытаются сообщить Зюганов и его друзья, подписавшие это заявление.

Поэтому бо́льшая часть «Слова к народу» представляет собой перечисление тех сословий, тех элементов народа, к которым апеллируют его авторы. Из этого следует, что в том и в другом варианте – в либеральном антипопулизме и консервативно-антилиберальном антипопулизме – определяющим является момент политической пассивности народа. Он следует за практиками того спектра российской политики, который породил господствующий антипопулистский дискурс перестройки.

Тема популизма тесно связана с политическим языком, и сегодня мы атрибутируем этот популизм по выступлениям лидеров, по тем словам, которые ими говорились. Это совершенно не случайно. Тот аспект, который я рассматриваю, касается популистского регистра современного политического языка.

Два небольших эпиграфа к этому выступлению. Первый из известной книги Умберто Эко звучит так: «Утопия совершенного языка была наваждением не только для европейской культуры». Хотя книга Эко о европейской культуре, но поиски совершенного языка – не только политического, любого языка – продолжались и, наверное, продолжаются и сегодня.

Второй эпиграф уже современный. На конференции полтора года назад Сергей Кириенко одной из задач обществоведов объявил создание нового политического языка. А это ведь та же утопия совершенного языка. Очень интересно было бы поговорить с Сергеем Владиленовичем, что он имел в виду. И что значит создать? Видимо, действительно, нехватка какого-то языка ощущается. Я над этим подумал и за эти полтора года попытался представить, что из этого может выйти.

Не буду долго останавливаться на теоретических разработках: что такое политический язык, что такое жанр, дискурс. Жанр нам хорошо известен, менее популярен термин «регистр». Регистр языка – ситуационно-адекватные семиотические ресурсы для реализации жанра и дискурса.

Что такое популизм – здесь тоже уже много раз говорилось. Я пропущу все, что касается обзора литературы, ее достаточно много. Остановлюсь на двух важных, на мой взгляд, моментах.

Если резюмировать все, что касается популизма, можно выделить две основные идеи, которые сегодня в той или иной мере уже произносились. Первое: разделение народа и элиты, антагонизм между чужим и своим. Народ – это хорошо, а те, кто там сверху, – это плохо. И воля народа как главный источник легитимности и т. д.

И второй важный момент: причины роста политического популизма не только в России, но и в мире. Отмечу, что здесь важна эклектичность современных мировоззренческих основ. О привлекательности простых решений уже говорилось. Несовершенство политических механизмов выражения и отстаивания интересов, снижение уровня доверия в обществе – это то, что важно для современной России.

Ну, и, собственно, о самом нашем исследовании. Вместе с моим коллегой Михаилом Грачевым мы попытались посмотреть на современный политический язык, исходя из кейсов, которые мы нашли за последние два месяца. Все они вызвали острые дискуссии в разных средствах массовой информации, хотя некоторые из них быстро забылись. Приведу некоторую периодизацию, которая необходима для того, чтобы понять, как изменялось понятие популизма. Я выделяю три периода – все они связаны с позицией нашего государства, и прежде всего президента. В нулевые годы, примерно до 2011-го под популизмом понимались невыполнимые обещания политиков, основанные на разжигании необоснованных ожиданий граждан. То есть в этом смысле популизм вытеснялся на периферию политической деятельности и не допускался на официальную политическую арену. Таким образом появляется термин «системный политик», который как раз не допускает в своих высказываниях популизма. Популизм уходит на периферию, и в результате мы получаем протесты конца 2011 года, причинами которых, как мне кажется, были различные причины, но и в том числе это вытеснение популизма. Отсюда возникает требование своего собственного политического языка. Один из самых известных лозунгов, который как раз своей такой полисемантической многозначностью очень хорошо передает это требование нового политического языка – «Вы нас даже не представляете!».