Александр Севастьянов - Апология дворянства

Николай Первый, не доверявший русским дворянам, что неудивительно, учитывая семейную историю и обстоятельства его восшествия на престол в день декабрьского восстания, всю жизнь осознанно приближал к трону остзейских баронов, вообще немцев, опирался на них. Это вызывало великое раздражение у русских дворян. Подчеркнутая ставка на внешние проявления русскости была поэтому необходима императору для «политического баланса». Но возможно, русофильство царя Николая Первого было отчасти искренним, поскольку именно в его царствование сложилась, отчеканилась нетленная триединая формула российского государственного строя: православие, самодержавие, народность, перевратившаяся в подлинную идейную доминанту эпохи. Она ко многому обязывала не только подданных, но и самого монарха. Следовало соответствовать ей не только придворным антуражем, но и вообще всей культурной политикой. Считая увлечение Западом одной из главных причин возникновения феномена декабризма 133 133 На самом деле декабристы относятся к наиболее ярым сторонникам русского национализма (недаром Рылеев устраивал у себя «русские вторники», Пестель показательно назвал свой политический шедевр «Русской Правдой», а А. Бестужев признавался на следствии, что «в преобразовании России <���…> нас более всего прельщало русское платье и русское название чинов»). Но торжество русского духа они понимали иначе, чем Николай, и их генетическая связь с французским Просвещением, вольтерьянством, Великой Французской революцией также, разумеется, имела место быть. Подчеркнутое показное русофильство Николая, таким образом, следовало мейнстриму русского общества, устремившегося к своим корням, с одной стороны. А с другой – делало осознанный упор на, как теперь сказали бы, «национализацию элит». , Николай полагал необходимым противопоставить этому русское национальное начало, а значит – русскую историю и традиционное русское искусство.

Что же касается русского образованного общества тех лет, то решительный поворот в отношении к Древней Руси связан, как известно, с трудами историка Н. М. Карамзина, «открывшего» соотечественникам их собственную страну, как Колумб Америку (Пушкин). Его «История государства Российского» была выпущена в публику в 1817 году. Это немедленно отразилось в искусстве: вскоре Михаил Глинка ставит оперу «Жизнь за царя» про подвиг Ивана Сусанина, Академия художеств начинает поощрять живописцев, работающих над воплощением сюжетов из русской истории, царь Николай со своей стороны старается подвигнуть их к тому же (так, он советует Александру Иванову написать крещение Руси, а Карл Брюллов пишет для царя огромное полотно на тему мужественной борьбы осажденного Пскова с нашествием Батория), в творчестве Алексея Венецианова обретает полноправие русский национальный костюм и народный типаж, Пушкин создает своего «Бориса Годунова», Загоскин – «Юрия Милославского» (интересно, что Фаддей Булгарин за критику на этот национально-патриотический роман был в 1830 году посажен на гауптвахту по личному распоряжению императора). И т. д.

В одном из писем тех лет Пушкин метко пишет о «контрреволюции» Николая, противопоставляя его реформатору-революционеру и одержимому западнику Петру Первому. Сегодня можно подтвердить эту характеристику, ибо ясно, что именно в годы николаевского правления вчерне совершился и даже юридически оформился переход от европейского классицизма к начальному Русскому Ренессансу. Чтобы это вполне понять, достаточно взять в руки две исторические вехи – два издания: тетради высочайше утвержденных архитектурных образцов для городской застройки (преимущественно церковной). Один комплект вышел в 1824 году и был утвержден еще Александром Первым, второй – в 1844 году, составленный К. А. Тоном, главным проводником русско-византийского стиля, и утвержденный Николаем Первым. Сравнивая эти тетради, мы видим, что век безраздельного торжества русского классицизма (ампира) заканчивается как раз с правлением старшего брата, Александра, а для младшего, Николая, исчерпанность данного направления стала уже очевидной и он «дал отмашку» национальному стилю. (В своих проектах К. А. Тон протежировал некоторым допетровским архитектурным формам, в том числе – ярусным колокольням, закомарам и шатрам, что важно.)

Конечно, в этом сказался и общий переход в русской культуре от принципов классицизма к принципам романтизма (в комплекс которых входит культ родной старины). Голоса политики и эстетики слились в данном случае в стройный дуэт.

Специфика 1840-1850-х годов еще в том, что в данный период зарождается и оформляется движение славянофилов, для которых возрождение русского национального искусства – именно допетровского – осмыслялось как программная цель, охватывающая все отрасли культуры и даже быта. На этой идейной платформе возникала определенная смычка рафинированной дворянской интеллигенции и русского купечества преимущественно старообрядческого извода, также ориентированного на допетровскую Русь, допетровское культурное наследие. Идеология славянофилов приобрела значительную популярность благодаря умной, высококультурной пропаганде в столичных литературных салонах, книгах, журналах и газетах, она завоевывала позиции как в среде интеллигенции, так и в высшем свете. В пореформенное время славянофильство как таковое сходит со сцены, уступая место почвенничеству и русскому национализму, что также создавало в обществе атмосферу, благоприятную для развития русского стиля. В том числе в его фольклорном, крестьянском варианте.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

В ходе революции было уничтожено, по подсчетам историков, всего примерно 3% французского дворянства; еще примерно 30—40 тыс. дворян эмигрировало, из них большая часть возвратилась в Реставрацию.

Сам профессор в 2010 году выехал на Украину, где попросил политического убежища, но затем опрометчиво вернулся в Россию, был арестован, судим и умер на зоне в 2014 г. в возрасте 64 лет. В середине 1990-х мы исповедовали схожие политические взгляды и даже написали совместно «Национал-капиталистический манифест», но в дальнейшем идейно разошлись из-за уклона профессора в национал-анархизм.