Ник Чизмен - Как почти честно выиграть выборы

Учитывая вышесказанное, важно отметить, что эта тенденция прослеживается не во всех авторитарных режимах. Оба автора этой книги беседовали с бывшим президентом Замбии Кеннетом Каундой, который правил однопартийной страной в 1972–1991 годах. Нас поразила относительная скромность его манер и обстановки. Каунду можно обвинять в репрессиях и плохом управлении, и, разумеется, он пользовался привилегиями главы государства, но почти нет свидетельств о несметных богатствах, которые мог бы накопить авторитарный лидер за годы президентства. Есть и другой пример – первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю [40] Alex Josey. Lee Kuan Yew: The Crucial Years (New York: Marshall Cavendish International Asia Pte, 2013). . Однако такие авторитарные лидеры – скорее исключение, чем правило.

Тем не менее, кроме того, чтобы набить собственный кошелек деньгами, у правителей есть и другие важные причины держаться за пост. Самые важные из них – защита своего политического наследия и самосохранение. Первый пункт может показаться эгоистичным, и зачастую это правда, но не стоит забывать, что многие президенты и премьер-министры считают делом своей жизни масштабную национальную трансформацию. И, хотя их курс часто не выдерживает никакой критики и ложится тяжким бременем на население [41] Альтернативную точку зрения по вопросу о том, почему целый ряд авторитарных правительств не смогли улучшить качество жизни своих народов, см.: James C. Scott. Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed (New Haven, CT: Yale University Press, 1998). , нельзя игнорировать, что многие руководители пришли к власти на фоне политического кризиса и потратили львиную долю времени правления, чтобы с ним справиться.

В некоторых случаях лидеры начинали во главе повстанческого движения, которое свергло предыдущую власть в ходе освободительной борьбы или гражданской войны, как в Уганде, Руанде или Зимбабве. В других случаях они захватили власть через государственный переворот, сместив предыдущего вождя в период экономической или политической нестабильности: военный переворот 2014 года в Таиланде, ситуация в Тунисе с 1987 года вплоть до «арабской весны». А бывает, что лидер вступает в должность после легитимных выборов, проведенных по итогам конфликта, и начинает сворачивать демократические права и свободы, когда теряет былую популярность. Эта тенденция наблюдалась в Анголе и Бурунди, а из недавних примеров – во многих странах Северной Африки. И наконец, есть немногочисленная, но заметная группа стран, таких как Беларусь, где люди доверили власть, казалось бы, прогрессивному лидеру в условиях постсоветского вакуума власти. Однако он быстро превратился в самовлюбленного деспота, не гнушающегося типичных методов советского режима, от которых собирался избавить страну [42] Brian Bennett. The Last Dictatorship in Europe: Belarus Under Lukashenko (London: C. Hurst & Co., 2012): 219–30. .

Что общего у этих случаев? Перечисленные президенты и премьер-министры не унаследовали власть, а пришли к ней самостоятельно, зачастую на фоне глубоких социальных потрясений. Лишь в редких случаях авторитарный режим длится так долго, что на данный момент представляет собой третье или четвертое поколение лидеров, которые уже не помнят, каково это – жить без властных привилегий, и поэтому не боятся потенциальных политических волнений [43] Такая ситуация сложилась в целом ряде государств. 13 странами управляют лидеры, которые находятся у власти четверть века или больше, но в остальных ситуация другая. . В результате многие автократические правительства, стоящие у власти сегодня, считают одной из своих главных задач сохранить политическую стабильность, поэтому они запускают масштабные программы во имя этой миссии. Разумеется, многие диктаторы проявили себя с худшей стороны, и разрушения, которые они нанесли, не объяснить подобной целью. А в ряде случаев стремление сохранить порядок послужило предлогом для репрессий против меньшинств и диссидентов. Но для таких лидеров, как Поль Кагаме в Руанде или Йовери Мусевени в Уганде, чьи страны еще помнят кровавые гражданские войны, объединение и стабильность – искренние стремления [44] Holger Bernt Hansen and Michael Twaddle (eds). From Chaos to Order: The Politics of Constitutionmaking in Uganda (Kampala: Fountain Publishers, 1995); Nic Cheeseman, Gabrielle Lynch and Justin Willis. “Museveni’s NRM Party still Has Support in Rural Uganda”, The East African , 16 января 2016; http://www.theeastafrican.co.ke/oped/comment/Museveni-NRM-party-still-has-huge-support-in-ruralUganda-/434750–3036604-d65f7dz/index.html (дата обращения – 15 декабря 2017). , пусть они и не оправдывают применяемых стратегий борьбы с противниками.

Это важный момент, поскольку стабильность является приоритетом не только для старых авторитарных лидеров. Опросы показывают, что во многих новых демократиях ее жаждут и сами граждане [45] В африканском контексте бросается в глаза, что, когда граждан Ганы, Кении или Уганды спрашивали, что, по их мнению, является важнейшим фактором для свободных и честных выборов, самым популярным ответом был «мирный процесс». Тенденция ставить мир и стабильность выше конкурентности подтверждается исследованием, проведенным Africa Centre for Open Governance (AfriCOG) вскоре после выборов в Кении 2013 года: по мнению 50,9 % респондентов, «мир важнее, чем свободные и справедливые выборы». См.: Gabrielle Lynch, Nic Cheeseman and Justin Willis (forthcoming). “The Violence of Electoral Peace: The Ballot, Order and Authority in Africa”, African Affairs . . Таким образом, когда руководители объясняют долгое правление тем, что нужно завершить возложенную обществом миссию и сберечь спокойствие страны, это часто задевает людей за живое. На выходе мы получаем потрясающие парадоксы. К примеру, в африканском исследовании политических предпочтений «Afrobarometer» подавляющее большинство респондентов (67 %) высказалось за демократию и многопартийные выборы [46] Robert Mattes and Michael Bratton. “Do Africans still Want Democracy? This New Report Gives a Qualified Yes”, Afrobarometer Working Paper no. 36 (2016): 4; http://afrobarometer.org/blogs/do-africans-still-want-democracy-new-report-gives-qualified-yes (дата обращения – 18 ноября 2017). Afrobarometer – регулярное национально-репрезентативное исследование, которое проводится в более чем 30 странах многократными раундами. Информацию о его методике и последние данные см.: Afrobarometer (2017); http://www.afrobarometer.org (дата обращения – 10 ноября 2017). . В то же время они отметили, что доверяют президенту больше, чем какому-либо другому политическому институту (62,3 %), и в целом скептически относятся к роли, которую играет в обществе оппозиция (скажем, в южной части Африки лишь 38 % полагаются на оппозиционные партии) [47] Rorisang Lekalake. “Still No Alternative? Popular Views of the Opposition in Southern Africa’s One-Party Dominant Regimes”, Afrobarometer Working Paper no. 38 (2017): 3. . По большому счету, это означает, что противники нынешней власти кажутся разрушительной силой, угрожающей хрупкому общественному равновесию.

Следующий мотив закрепить власть за собой на максимально долгий срок – это самосохранение. Во многих странах мира, застрявших в череде кризисов, уходить с поста руководителя весьма небезопасно. За последние 60 лет многие из тех, кто отошел от дел, оказались в тюрьме, изгнании или преждевременно отправились на тот свет. Как мы можем убедиться, в 1960–1970-х годах это был наиболее вероятный исход для отставных правителей в Африке, а в Латинской Америке печальная судьба постигла каждого третьего лидера, ушедшего на пенсию. С тех пор такие риски в Африке существенно снизились, но, несмотря на два десятилетия многопартийной политики [48] Расчеты авторов, проведенные на основе Archigos Data Set (подробнее см. Приложение 1). , по-прежнему остались достаточно высокими. И эта мрачная перспектива демонстрирует, как дорого может обойтись автократу реформаторство.