Артур Шевененов - Стратегическая /ир/рациональность против таутентики. Поворотный момент к новейшей триаде политологии

Но ускоряющееся же образование дефицита продовольствия, смягчая («митигируя») вспышки голода и недовольства, приходилось пополнять и возмещать в самые сжатые сроки. Именно это – помимо культивирования теоретической вкусовщины и творческой ревности в террариуме «научных сокамерников» – висело дамокловым мечем обязательств над порой незадачливыми новаторами вроде Лысенко. Ему поручалось и от него ожидалось буквально непрестанное чудотворение на ниве агрономии, с охватом не отдельных ниш, но широких массивов как культур, так и технико-технологических подходов с целью обеспечения урожайности в кратчайшие сроки, снижения рисков для поросли и порчи для уже собранного и складируемого.

В этой связи, дело уже не в том, верил ли он в «истинность» основ генетики (что и по сей день концептуально едва проверяемо, учитывая, что открытые законы – менделевы, чаргаффовы, компакт-глобулярности ДНК-спирали – доказаны недавно или остались идеальными, статистически реализуемыми лишь на больших массивах повторов, а не в отдельных случаях либо конкретных контекстах, на что одиозус и указывал в своей критике упорства «академиков» среди прочих моментов). Читая фрагменты его трудов, – как и вынужденных «докладных» -объяснительных, чаще в ответ (ибо основная масса доносов приходилась против него, хотя бы в силу его научно-методического одиночества, даже если многочисленные оппоненты писали или «стучали» понемногу каждый), – едва ли в глаза бросается малограмотность или пресмыкание мысли. Скорее наоборот: и слог небеден (если только не тщаниями корректоров), и замыслы смелы, пусть и дилетантски широки, как и поспешно обобщительны. (Чего стоит гипотеза о наследовании и воспроизводимости всякой вообще тканью, а не только генетико-специфичной, основных параметров вида и рода, – впрочем, также не вполне опровергнутой версией монадности). Против же главным образом выступал в отношении небесспорных методов селекции, принятых в тогдашней евгенике и инцухт-подходах (фито-аналог инбридинга, или насильственного инцеста, с целью вызвать усиление данного признака, пусть и ценой подавления либо вырождения прочих). В ответ на критику в части якобы отказа опираться на передовые Западные подходы со стороны цеха чистых теоретиков (чей реванш «странным» образом совпадет с разоблачительными тезисами хрущевского доклада, самой временной корреляцией скорее бросая тень на оба как тенденциозную кампанейщину), Лысенко указывал не только на недоказанность их якобы безусловно-превосходных результатов либо ирреплицируемость экспериментов в несхожих условиях, но и на неприемлемость подражательного охранительства там, где очевидна реакционность расово-фашистских парадигм, лежащих в основании селекционных подходов. В самом деле, так ли разнятся евгеника – и сегрегация Прогрессивной эры, одержимость коей эффективностью, предсказанная еще Лениным для раннего империализма, будет перенята и подхвачена Гитлером в рачительно-прагматичном подходе не только к «недоарийскости», но и к утилизации ее невосполнимого остатка: либо совместные карательные операции – либо изъятие золотых коронок и материалов для специфических мыловаренной и кожгалантерейной отраслей).

В самом деле, нацисты достигли зияющих «высот» в проведении «научных» опытов, задел чего во многом будет унаследован коллективным Западом, или его гегемоном. Но сия репугнантность имеет избыточную цену, о которой надлежит не забывать радетелям «прогрессивной научности» и ратаям самых критериев таковой – притом, что то и это пришло с Запада купно с нравственными эксцессами, свидетельствующими скорее о деградации. Лысенко же так и продолжит являть печальный пример все испробовавшего и всем рискнувшего, – ошибившись в пятке случаев, но не из пятисот ли? – не столько ради собственного эго, сколько последним – во спасение самой возможности выбирать и думать. Крайне несимпатична его рябая мордашка с жгучими углями колкоцепких глаз. Но не бесами ли глядят мнимые ангелы-просветители о светлых челах да благонамеренных очах, в своей то ли клубной глумливости, а то эпигонской фанатичности, как и – животном властолюбии под личиной духовности?

Давайте посему видеть связи, зря в корень. Полное – проще . Памятуя, что совесть – прежде гигиена и физкультура разума, и лишь затем – экзальтированные, самовозгоняемые эмоции как интенсивность заявляемых либо сигнализируемых предпочтений. Мнимо безотчетное даст отчет пытливому.

Здесь, видимо, нелишне было бы оговорить применение некоторых, довольно расхожих и удобосмешиваемых терминов, заодно наведя мосты (в значении несколько ином и куда более полном, нежели подразумевается тезоименитым величанием власть предержащих пунктом ниже). Этак, не исключено, именно на полноте сродного обретаема простота – или же красота концептуализации наряду с ясностью всего обсуждаемого.

Итак, упоминалась выше эффективность, которая и впрямь стала во главу угла, видимо в духе протестантской этики, в американскую Прогрессивную эру столетней давности. Эффективность как эквивалент добродетели (наряду с инвестиционной удалью как мерилом аскезы), во многом чуждой не только отдельным общностям (известным «цветным» меньшинствам) внутри страны, но и всяким альтернативным путям-моделям вовне (с их трудовыми подвигами вне офиса). Все это – купно с практиками, не сопряженными с максимизацией эффективности, включая и потребление алкоголя, – объявлялось вне закона либо всячески дискриминировалось, подавлялось, изживалось. В раннюю пору разгула сей мамонопоклонной добродетели под раздачу попал и приснопамятный Эдгар По – возможно, не только за излишне творческий род занятий, едва ли сопряженный с добропорядочной контролируемостью, как не столько и за пристрастие к Бахусу, но где-то за предполагаемую связь того и другого. Тем самым, конец личности был предрешен, дескать, не печальным фактом вытеснения всего выдающего средненькими критериями рыночного фильтра (что обычно приписывается плановой «уравниловке»), словно опасного и не вполне постижимого девианта, но якобы несочетаемостью образа жизни с всепромыслительной «невидимой рукой».

Которая была провозглашена Смитом, уточнена же с оговорками в пользу «слабой» версии (сравнительных, взамен абсолютных, преимуществ) тщаниями Рикардо. Неважно, что за этой последней инициативой стояли вполне своекорыстные лоббистские соображения; впоследствии, как и задним числом, средь прочего и сии мотивы, и печально памятные Опиумные войны (с элементами выколачивания из потенциального торгового партнера податливости канонерками), – все будет изящно обосновано теоретически (за кои выкладки и Нобелевские специально учрежденные премии воспоследуют).