Андрей Игнатьев - Синдром вертепа. Кризис как перформативный контекст

Ранее эта глава уже была опубликована как статья: Игнатьев А.А. Взлет и падение одной утопии: советские рок-группы в контексте истории // Труды РАШ. Вып. 14. М.: РГГУ, 2016. С. 59–88.

См.: Игнатьев А., Марочкин В. Хроноскоп русского рока. 1953–2004. М.: ОбКом, 2005; Ма-рочкин В., Сычева Н., Игнатьев А. Песни нашего поколения. Шестидесятые. Ростов н/Д: Феникс, 2010; Марочкин В., Сычева Н., Игнатьев А. Семидесятые. Ростов н/Д: Феникс, 2011; Марочкин В., Сычева Н., Игнатьев А. Восьмидесятые. Ростов н/Д: Феникс, 2012. Помимо этого, стоит иметь в виду еще две публикации, к сожалению, менее доступные: Жариков С. Музыкальная анатомия поколения независимых. М.: Special Radio, 2006; Бастер М. Хулиганы-80. М.: ANOK TCI, 2009. Для более общего знакомства с практиками и структурами советского underground можно рекомендовать еще три публикации: Савицкий С. Андеграунд. История и мифы ленинградской неподцензурной литературы. М.: НЛО, 2002; Нильсен Ф.С. Глаз бури. СПб.: Алетейя, 2004; Уральский М. Избранные, но незваные. Историография «независимого» художественного движения. СПб.: Алетейя, 2012. Этот короткий список отнюдь не исчерпывает литературы вопроса, однако указывает наиболее информативные и заслуживающие доверия источники (на мой личный вкус, разумеется).

Такая гипотеза составляет «подразумеваемое обстоятельство» всякого эпического или исторического нарратива, а также структурного анализа в социологии, антропологии и лингвистике, не вижу причины, по какой ее нельзя было бы принять и в данном конкретном случае. См.: Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: Прогресс-Традиция, 2003; Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М.: Научный мир, 2003; Geertz C. Works and Lives. The Anthropologist as Author. Stanford: Stanford Univ. Press, 1988.

Нужно, конечно, иметь в виду, что рок-группа не только специфический диспозитив шоу-бизнеса или кодифицированный формат интеракции между музыкантами и их публикой, это маркер долговременной, крупномасштабной и очень важной инновации, по своему значению вполне сопоставимой с политическими революциями начала прошлого века, по сути дела, тоже революции, сильно изменившей культуру, а вслед за ней и политические нравы самых разных обществ; вот почему аналитике советского государства вполне уместно предпослать экскурс в историю отечественных рок-групп и их специфической публики, то есть case study одного из очень важных эпизодов этого глобального процесса.

Во всяком случае, действия такого молодого человека в ситуации, когда возникала перспектива обзавестись каким-нибудь «актуальным» диском, мало отличались от тех, какие в аналогичной ситуации предпринимает наркоман или же человек, страдающий тяжким похмельем, по себе знаю.

Обзор литературы вопроса: Игнатьев А.А. Пять базовых концептов социологи и религии // Социологическое обозрение. 2014. № 1. С. 155–170.

Тернер С. Лестница в небо. Рок-н-ролл в поисках искупления: история рока и религии. М.: Триада, 2001. Связь между новой музыкальной культурой и опытом трансгрессии или даже непосредственно культовыми практиками хорошо заметна и тут у нас, однако этот феномен требует гораздо более основательной аналитики, нежели я могу себе позволить в данном сл у чае.

См., в частности: Jeffrey C. Alexander. Trauma. A Social Theory. Cambridge: Polity Press, 2012.

Во всяком случае, такое можно было достаточно часто услышать от «работников идеологического фронта» или встретить на страницах газет, а вышучивать подобные максимы тогда еще не рисковали. Примерно ту же точку зрения уже в наши дни пародирует К. Шахназаров в фильме «Город Зеро» или «на полном серьезе», как говаривали в прежние времена, предлагает В. Тодоровский в фильме «Стиляги». Задним числом даже возникает смелая, но вполне правдоподобная догадка, что экстатические состояния, вызванные музыкой, танцем, флиртом и алкоголем (наркотиков тогда практически никто не употреблял, считалось «западло»), начальство от идеологии рассматривало как вполне реальную альтернативу «светлому будущему» коммунизма. Сегодня не исключаю, что они были правы.

Для всякого рода процессов on the edge of science это, пожалуй, даже общее правило: существенные открытия делаются практически одновременно в разных странах, но вот их дальнейшую судьбу определяет контекст, дружественный к инновациям в одних случаях и враждебный в других.

Такого рода эффект торможения и стигматизации перемен нетрудно проследить по тексту данной главы: концептуализация предмета, которая здесь предложена, сформировалась еще в самом начале 90-х, главным образом в результате сотрудничества с московской рок-лабораторией, а затем во время трехмесячного постдока в Чикаго, об этом свидетельствует возраст цитируемой зарубежной литературы. Тем не менее интеллектуальный контекст, позволивший эту концептуализацию «довести до ума» и опубликовать, тут у нас сложился только сейчас, прежде на подобного сорта аналитику попросту не было запроса, в академических кругах по крайней мере. Что особенно интересно, консервативная или даже сугубо негативная установка по отношению к инновациям, в том числе или даже прежде всего интеллектуальным, как правило, вполне успешно сочеталась с восприятием «Запада» как их привилегированного источника – например, однажды мне довелось услышать отзыв о рукописи, которая была представлена в ежегодник «Системные исследования», звучавший примерно так: «Если бы это не было полным вздором, что-нибудь подобное давно бы уже было опубликовано там у них». Кому недостаточно многочисленных личных свидетельств, может посмотреть давний отечественный телесериал «Визит к Минотавру» или, еще лучше, некогда культовый фильм Easy Rider, там эту точку зрения отстаивают вполне узнаваемым и, так сказать, практическим образом, битой по голове.

Разница тут, конечно, не в терпимости к инакомыслящим (там у них она ничуть не выше) и не в наличии или отсутствии сакрального смысла у национальных политических символов, а в признании или непризнании границы между публичным и приватным: в советском обществе она практически отсутствовала или всегда могла быть поставлена под вопрос.

Отсюда перманентное «объяснялово», характерное для тогдашних «новаторов» или их публики и в значительной степени предвосхитившее текстуально-изобразительный дуализм концептуального искусства.

Именно в это время социология отклоняющегося поведения переживает одну из наиболее важных концептуальных революций: Wolfgang M.E., Savitz L., Johnston N. (eds.). The Sociology of Crime and Delinquency. N.Y.-L.: Wiley, 1962; Matza D. Delinquency and Drift. N.Y.: Wiley, 1964. Что интересно, примерно в это же время К. Шмитт публикует работу «Теория партизана», посвященную практически тому же кругу феноменов, но в проекции на политические контексты.