Александр Оболонский - Этика публичной сферы и реалии политической жизни

© Мысль, 2016

Александр Валентинович Оболонский

Доктор юридических наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». Основные темы его работ – бюрократия и государственная власть, реформы государственной службы в зарубежных странах и России, гражданское общество и протестные движения, этика публичной сферы и политический цинизм. Оболонский разработал концепцию критических перекрестков в политической истории России как конфликта разных подходов к соотношению личности и государства – персоноцентризма и системоцентризма. Является автором многих книг, в том числе: «Драма российской политической истории: система против личности» (издана также в США), «Человек и власть: перекрестки российской истории», «Бюрократия для XXI века? Модели государственной службы: Россия, QUIA, Англия, Австралия», «Кризис бюрократического государства», «Мораль и право в политике и управлении».

«О моральности/аморальности нужно писать затем, что игнорирование этой проблемы тоже есть проявление аморальности. А если последней ничто и никто не противостоит, это ведет к гибели общества – через гибель права, гибель институтов государства, в конечном итоге – распад. Ибо и право, и институты современного государства базируются на вполне определенной этической системе».

«Эти темы обычно вытесняются из публичного обсуждения ввиду их тесной связи с характером нынешней репрессивной и коррумпированной политической системы, с вопросами институционального, но неправового насилия, инерции и последствий тоталитарных практик, оставшихся от советского времени».

«Книга представляет собой попытку решить две взаимосвязанные задачи. Во-первых, охарактеризовать те общераспространенные нравственные установки, которые формируют общественно-политический ландшафт нашей страны. Во-вторых, выявить их истоки и найти эффективные способы их изменения».

Чувства и страхи, стоящие за приписываемой Конфуцию фразой «Не приведи бог жить в эпоху перемен» [1] А. Камю в своей Нобелевской речи использовал вариант – «в интересное время». , сопутствуют почти всей истории человечества, исключая разве что эпохи «стабильного застоя». Как и ностальгия по «доброму старому времени». Ведь каждый исторический период, если в нем происходило хоть какое-то развитие, в определенном смысле есть время перемен, которому неизбежно сопутствуют не только приобретения, но и издержки, порой довольно серьезные (или кажущиеся современникам такими). Субъективное восприятие перемен как угрозы привычному порядку вещей было присуще едва ли не каждому поколению. Особенно это справедливо по отношению к последним векам, когда ход истории ускорился. Ламентации на тему «О времена! О нравы!», перемежаемые призывами к «стабильности и порядку» и угрозами в адрес стремящихся к перемене порядка, почти дежурный рефрен у всех видов консерваторов и обскурантов и в века минувшие, и в наши дни.

И все же ситуация последних десятилетий и особенно начала нового тысячелетия, думаю, отличается от предыдущих. Никогда еще в человеческой истории практически одновременно не происходило такого количества кардинальных изменений в самых разных сферах жизни. Причем перемены, затрагивающие самые основы традиционного образа жизни большей части человечества, самым невероятным образом переплетаются с ранее устоявшимися, привычными моделями и стилями поведения и мышления. Тот «шок от столкновения с будущим», о котором почти полвека назад предупреждали американский социолог Д. Белл и Римский клуб, наступил. И реакция на него в разных регионах планеты и даже на уровне отдельных индивидов оказалась далеко не однозначной и уж во всяком случае далекой от оптимистических ожиданий технократов и иных сциентистов. Многие мудрые люди говорят о системном кризисе современной цивилизации. Правда, при этом в понятие кризиса совершенно не обязательно вкладывается некий катастрофический и, тем более, апокалиптический смысл: он рассматривается как этап болезненного перехода на некий иной уровень цивилизации. Но, так или иначе, речь идет о переломном времени. Некоторые даже называют происходящее ни много, ни мало, «антропологическим сдвигом» и предрекают в обозримом будущем радикальные изменения в самой природе человека. Впрочем, оставим эту глобальную тему философам и культурологам и перейдем к нашим собственным, тоже достаточно широким, сюжетам.

Один из симптомов нынешнего переходного времени – серьезный пересмотр отношения людей (причем не столько так называемой «элиты», сколько людей обычных, «рядовых») к существующим политико-государственным и общественным институтам, в частности к обязанностям тех, кто играет в них лидерские или коммуникационные роли. В политическом плане это – сдвиг от «демократии доверия» к «демократии участия и контроля». Параллельно происходит значительное повышение внимания к ценностнымимперативам и регуляторам поведения людей, особенно должностных лиц. Проявляется это как в секулярном, так и в религиозном пластах сознания и интеллектуальных поисков. И если бы обращение к сути кантовского нравственного императива, причем в любой его редакции, стало главной, определяющей тенденцией современности, то и мир стал бы иным, лучшим местом для жизни. К несчастью, это не так.

Ибо с очевидностью проявились и симптомы разрушения морали, начиная с «ренессанса» терроризма и массовых убийств (причем организуемых и исполняемых на высоком технологическом уровне) до девальвации таких понятий, как честь, репутация, взаимопомощь. К счастью, этим симптомам противостоят, и порой весьма эффективно, гуманистические тенденции, проявляющиеся, например, в разных формах общественной солидарности и самоорганизации в ответ на постигающие других (что важно!) стихийные и «рукотворные» бедствия. Один из самых ярких и свежих образцов последнего – помощь и поддержка, оказываемая беженцам с ближневосточных и североафриканских «театров войны». Конечно, проблема эта очень непростая и имеет множество аспектов. Есть и разные взгляды на нее, и элементы спекуляции, причем с разных сторон. Нисколько не претендуя в данном случае на какие-либо особые суждения, я упомянул о ней лишь в качестве примера высокоморального ответа множества людей на вызовы агрессивного аморализма.