Сергей Жеребкин - Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

Прежде всего потому, что основным фактором политической мобилизации коллективного субъекта двух украинских майданов, как уже отмечалось, были и остаются таковыми до сих пор одновременно пустое означающее Европы (и соответствующее ему бытие «гражданами мира») и пустое означающее Нации.

Именно из-за этой расщепленности ЕВРОмайданы Украины выполнили политическую задачу, которую как раз и не ставили: способствовали политической консолидации национального врага в его борьбе против собственного имперского колонизаторского политического режима, а именно сплочению либерального коллективного протестного субъекта России, так же как и украинского либерального коллективного субъекта, выступающего за полное принятие либерально-демократического государства с его формой парламентаризма [47] Не обращая во внимание критику парламентаризма (например, Вальтером Беньямином) из-за лежащего в его основе насилия. и также с просьбами о признании.

Тем не менее, на наш взгляд, такое полное совпадение – даже слияние – националистической политической субъективности двух украинских майданов с российской протестной либеральной субъективностью указывает не на что иное, как на совпадение двух типов национализма (украинского и российского), одинаково делящих субъекта одной нации надвое: 1) на субъекта Нации с большой буквы (образованные городские профессионалы, «элита общества») и 2) субъекта нации с маленькой буквы («ватники», «гопота» и пр.), фактически получающего статус «нелегитимных» жителей («черни», если вспомнить определение Арендт из ее ранних работ: это рабы, иноземцы и варвары; у них, в отличие от демоса, нет доступа к публичному пространству). В Украине это жители Донбасса, не имеющие права представлять украинскую нацию (не столько из-за русского языка, которым они пользуются, сколько из-за статуса «черни», в современных терминах – «колорадов»). В России это так называемое «молчаливое большинство» экономически «лишенных» жителей (лишенных «дома и очага», [48] Арендт X Vita activa, или О деятельной жизни. Пер. с нем. и англ. В.В. Бибихина. СПб.: «Алетейя», 2000, сноска LXI. по выражению Арендт) оказывается равно исключенным из публичного пространства собственного национального государства. Ранняя Арендт критиковала «молчаливое большинство», маркируя его как plebs и обвиняя в фашизме: свое представительство оно делегирует фюреру и одновременно ищет его на завоеванных территориях. Однако уже после войны тех, кого Арендт раньше называла «чернью», «plebs», она решилась назвать «незаконными жителями» нации-государства, когда стала размышлять о проблеме национализма, отсутствия гражданства и исключения: в классическом полисе такие «незаконные жители», как раб, чужеземец и варвар, не могут действовать способами, диктуемыми пространством полиса.

В работах, посвященных новым онтологиям современности – «онтологиям войны», [49] Butler J. Giving Account of Oneself. New York: Fordham UP, 2005; Butler J. Precarious Life. The Powers of Mourning and Violence. New York; London: Verso, 2006; Butler J. Frames of War: When Is Life Grievable? London; New York: 2009; Butler J. Parting Ways: Jewishness and the Critique of Zionism. New York: Columbia UP, 2012. Батлер, опираясь на логику демократии Арендт, в то же время фиксирует парадокс ее политической теории: ведь если понимать политическое «пространство проявления» (определение Арендт) в рамках логики полиса, нельзя не заметить, что оно уже размечено, распределено – в том числе через исключение «непроявленной» части субъектов («новых рабов», как не боится определить «нелегитимных жителей» Батлер; политической субъективностью украинских майданов они маркируются в основном в качестве «ватников», «гопников» и «колорадов»). Если использовать батлеровское определение политической субъективности «новых рабов» в мире современных мультиэтнических империй, то можно уточнить, что они фактически живут вне формы традиционно определяемой, то есть полисной, политической «лишенности» – в частности, в ситуации такой степени бедности и неравенства (лишенности не только «дома и очага», но и идентичности в статусе «жизней, не признаваемых в качестве жизней» [50] Butler J. Frames of War: When Is Life Grievable?, p. 4. ), когда невозможна никакая «оккупация» публичного пространства: нелегитимность самих жизней «новых рабов», которые не признаются в качестве «жизней», не позволяет им оккупировать ни площади, ни улицы. В результате вопрос об их «включении» не ограничивается простым включением в полис, как предлагала Арендт. Ведь сегодня, настаивает Батлер, наше внимание должны привлекать такие жители, которые вообще не могут быть «включены» в пространство политического, то есть не могут быть демосом, существуя как раз в областях 1) дополитического и 2) внеполитического, а значит, «проявляясь другими способами , в которых невозможно дать отчет» (курсив наш. – И.Ж., С.Ж.). Задачей этой книги и является попытка наметить те «другие способы», с помощью которых можно было бы говорить 1) и о новом коллективном политическом субъекте украинских майданов, артикулирующем требования в форме контингентного двойного утверждения, 2) и об их непредвиденных результатах, способствующих новой, после 2011-2012 годов, либеральной политической мобилизации национального врага в его борьбе против собственного имперского колонизаторского политического режима (прежде всего в России). [51] См. римейк: https://www.youtube.com/watch?v=zhklfMZlwU0#t=37

С конца 18 века в Европе наступает так называемая «эра национализма» (Э.Хобсбаум), когда националистическая идеология начинает играть ведущую роль в политиках формирования чувства государственной принадлежности и совместности населения. [52] Hobsbawm Е. Nations and Nationalism since 1780: programme, myth, reality. Cambridge University Press, 1990; The Invention of Tradition, eds. E. Hobsbawm and T. Ranger. Cambridge University Press, 1992. В Украине эти процессы начались позднее, с середины 19 века (Кирилло-Мефодиевское братство, творчество Т.Г. Шевченко и др.), причем до начала 20 века украинский национализм проявлялся не в форме эмансипаторного политического движения (в отличие от европейского национализма, истоки которого обнаруживаются исследователями в Великой французской революции), [53] См. Малахов Владимир. Национализм как политическая идеология. М.: КДУ, 2005, Глава 3. Международная историография национализма и особенности российской исследовательской ситуации. а как национализм, ограничивающийся вопросами культуры и национального просвещения (так называемый «культурный национализм» [54] Hutchinson John. The Dynamics of Cultural Nationalism. London: Allen andAnwin, 1987, p. 12-13. ), открещивающийся от задач политической борьбы, впоследствии с презрением названный Дмытром Донцовым «плебейским», «хуто-рянским». [55] Донцое Дмитро. Націоналізм. Лондон: Українська видавнича спілка, Торонто: Ліга визволення України, 1966, с. 29 и др. В 1907 году Мыхайло Грушевський писал, что примитивные национальные чувства, которые могут проявляться в украинском народе, должны находиться под контролем сознательного, дисциплинированного национализма интеллигенции.