Александр Жаворонков - Российское общество: потребление, коммуникация и принятие решений. 1967-2004 годы

Сталинизм, окончательно похоронивший идею самоуправления и кооперации трудящихся, превративший компартию в учреждение, в «орден меченосцев», а «советскую» власть – в фиговый лист самовластья бюрократов, вырождаясь в нашу, как и в брежневскую, эпоху в еще более уродливые и фарсовые формы политики претендующих на диктатуру чиновников, по той же причине страха свободного творчества людей в организации своей социальной жизни в очередной раз приведет общество к катастрофе. Легитимность власти, выбранной 15 % или 25 % от всего населения, имеющего право голоса и не считающего на 50 – 70 %, что его голос что-либо изменит, а потому заранее не делегирующего свои властные общественные права чиновничьей олигархии, ничтожна. Мы уже говорили, что на этих порогах энтропия знания того, что происходит в социальной системе, нарастает лавинообразно [246]. Ни общественные палаты, ни расширение органов местного самоуправления не заменят цивилизованных отношений, при которых людям дано право свободно вершить свои дела на своей земле без чиновников. Правительственные полумеры напоминают методы фокус-групп с бездарными модераторами.

Противопоставлением этому и реальным выходом является только такое благоустройство общества, которое совпадало бы балансом обмена с развитием производства и распределением его результатов в соответствии с нуждами самоорганизованных товаропроизводителей, ассоциированно владеющих общественно созданными и предметно закрепленными силами. Общественное благо, имеющее эквиваленты в смысловом поле в виде выработанных истин, никогда не может быть принадлежностью одного класса, одной партии (и уж тем более социальной аппликации или клики), одной личности. Оно может быть выработано лишь в процессе общественного взаимодействия всех граждан, и механизмы такого процесса были предложены еще сто лет назад самим народом.

Поиски национальной идеи, производимые чиновничьей олигархией, осуществившей денационализацию народного хозяйства и реставрацию и поменявшей административные права на наследственные, напоминают бредовые поиски вишневого цвета в светлый полдень в цветущем саду с зажженным фонарем в руках. Иваново-Вознесенские рабочие и крестьяне Гурийской республики изобрели и апробировали то, что потом повешенные, растерзанные и расстрелянные, павшие в войне пытались воплотить в жизнь. Это было той формой общественного самоуправления, на развитие которой надеялись люди, сражавшиеся во имя ее именно под тем знаменем, которое они поставили в центре «демократической» европейской цивилизации, натравившей на нас самого страшного зверя из созданных ею, включая инквизицию. И искать после случившегося национальные идеи в боковых анфиладах российской истории – дело дохлое.

Подведем итоги.

Выдающийся прорыв советской социологии в виде исследований проектов «Общественное мнение», «Право»-1976», «Образ жизни»-1980 – 87, «Правда»-1977» и «Правда»-1991» позволил в первом приближении построить модель функционирования обмена свойствами людей в социальной системе. При этом проведена независимая социологическая экспертиза процессов, происходивших в нашем обществе за последние 40 лет. Конечно, по отношению к отдельным направлениям она не является исчерпывающей. Исходя из представленной модели, можно развернуть картину анализа фигур обмена в иных формациях, рассмотреть динамику становления и развития сущностных элементов власти в нашем обществе, описать метаморфозы активности, информированности, потребностей, форм и смысловых полей обмена, описать методологические, философские, методические проблемы, которые лишь косвенно упомянуты по ходу изложения, так как без этих упоминаний было бы невозможно понять ракурс взгляда на объект. Однако это темы самостоятельных работ с иной логикой доказательств существования обнаруженных параметров системы. Данная же книга логически определенным образом закончена. Что, на мой взгляд, важно еще раз подчеркнуть, так это следующее.

Наиболее широкое социологическое определение общественной системы независимо от ее устройства и положения на кривой эволюции принадлежит Марксу: «Что же такое общество, какова бы ни была его форма? Продукт взаимодействия людей» [247]. Исходя из этой посылки, предметный характер присвоения свойств и способностей индивидуумов в процессе обмена общественно необходимым временем очевиден. И отсюда уже следует теоретическое обоснование константности относительной величины общественно необходимого для воспроизводства жизни времени, эмпирические референты которой были представлены в этой работе. О нижнем пределе относительной величины этого времени – точке баланса, выражающейся в физическом воспроизводстве этих самых людей, которые составляют общество, в книге уже сказано. Однако при этом важно отметить несколько моментов.

Недостаточность экономических парадигм для объяснения поведения социальной системы, на которой по нехватке места нельзя было особенно останавливаться, отмечалась специалистами еще четверть века назад. «В действительности определение максимальной эффективности в достижении цели при минимизации расходов само по себе не может рассматриваться как безусловно оптимальный подход, ибо понятие оптимального из среды экономики вряд ли безоговорочно может быть перенесено в социальную, – писала Е. Х. Нерсесова в 1981 г. – Подобные выводы и были сделаны французскими социологами при изучении, с позиции принятия решений и PPBS (Planning-Programming-Budgeting Systems, политика «рационального выбора бюджетных статей"), проблемы формирования целей в сфере здравоохранения [248]. Они столкнулись с теоретическими и этическими трудностями при попытке определить, что такое «рациональность выбора цели» применительно к такому понятию как здоровье человека или нации. И, естественно, усомнились, можно ли говорить об оптимальном решении в области здравоохранения, если оно опирается только на экономические критерии. Сегодня никто не сомневается, хотя реальная исследовательская практика еще не располагает достаточно общим решением вопроса, что для формирования социальных показателей нужны соответствующие концептуальные модели изучаемых явлений [249]. Этой точки зрения придерживаются и советские социологи. У них период идентификации идеи социального показателя с его статистическим представлением оказался много короче, чем у западных социологов» [250].

Через десять лет в 1991 г. Роберт Л. Хайлбронер в статье «Экономическая теория как универсальная наука», говоря о «сокрытии социального порядка в способе, которым экономика объясняет функциональное распределение доходов», замечая «что выплачиваемое в виде чистой прибыли вознаграждение, которое получают только собственники капитала, дает им лишь „остаточное“ право на произведенный продукт, после того как все факторы, в том числе и капитал, свою долю уже получили», фиксирует «мировоззренческую систему и идеологические функции экономической науки» и поясняет, что «только социолог или политолог сможет объяснить, почему собственники капитала с таким пылом защищают эти свои сомнительные права». Он заключает эту статью, бьющую нашу власть не в бровь, а в глаз, замечанием: «На троне понимания социальных процессов восседают люди, наделенные неполными и несовершенными знаниями, теориями, представлениями и опытом, с помощью которых они стремятся свести неразбериху, возникающую при нашей встрече с историей, к удобопонимаемым терминам. Даже если в трудах, рассказывающих об имевших место событиях, и концептуальных работах, с помощью которых мы пытаемся привнести в этот хаос некий порядок, экономической науке принадлежит важная роль, ее слово не является ни решающим, ни окончательным» [251].