Харро фон Зенгер - Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2

В философских сочинениях, «создаваемых в условиях цензуры и под угрозой преследований» (Генрих Майер (Meier). Ход мысли у Лео Штрауса: История философии и устремление философа («Die Denkbewegung von Leo Strauss: Die Geschichte der Philosophie und die Intention des Philosophen»). Штутгарт, 1996, с. 32), уместно или даже необходимо «двуликое, экзотерически-эзотерическое» представление учения. Но для Лео Штрауса, похоже, дело не только в обмане цензуры. Так, он убежден, что для благополучия общества необходима религия; но если объяснять массам, что религия всего лишь необходимая выдумка, это свело бы на нет всякое благотворное действие религии. Поэтому о подобного рода «опасных истинах» философу не следует распространяться и в своих экзотерических сочинениях, а если делать это, то скрытым образом, чтобы лишь посвященный читатель, способный эзотерически истолковать экзотерический текст, мог приобщиться к содержащимся в тексте тайным, по-настоящему истинным знаниям. «Экзотерически-эзотерическая двойственность — это попытка… защитить нефилософов от философии» (Генрих Майер, указ. соч., с. 32).

В таком понимании философии несомненно угадываются следы стратагемы 27: философ представляется широкой публике глупцом, льстит ей и скрывает «в роковых обстоятельствах существо мыслей» (Джорджес Тамер (Tamer). «Религия как орудие: второй том Полного собрания сочинений Лео Штрауса». Новая цюрихская газета, 10–11.01.1998, с. 68), чтобы своими истинными взглядами делиться с себе равными.

Картина Китая времен культурной революции (1966–1976): «В разгар лета, когда нещадно палило солнце, на состоявшемся под открытым небом собрании бичевали некоторых старых писателей. Они чувствовали себя как муравьи на раскаленной сковороде [ «жэ го шан ма-и»]. Жара становилась невыносимой. Тут председатель собрания, заваривший бучу, рявкнул: «Черные [черными тогда окрестили классовых врагов] должны покинуть собрание!» Покидая площадь, старые писатели слышали несущиеся в их сторону оскорбления председателя: «У вас вообще нет никакого права стоять под красным солнцем, убирайтесь в темный закоулок!» Все писатели направились в тень раскидистого дерева. Лишь потом до них дошло, что темный закоулок имеет и иной смысл».

Эту помещенную в собрании шуток времен «культурной революции» историю под названием «Темный закоулок» можно истолковывать в прямом смысле, без стратагемного подтекста. Тогда красное солнце служило олицетворением Китайской Коммунистической партии, социализма и не в последнюю очередь самого Мао Цзэдуна. Возможно, председатель собрания на самом деле был фанатиком, для которого непозволительно было видеть под подобным образом толкуемым солнцем распекаемых писателей. Но в последних словах поведанной истории можно углядеть и стратагему. «Заварившему бучу» стало жалко распекаемых писателей. Однако проснувшуюся в нем человечность следовало скрыть, поскольку в «классовой борьбе» сострадание к «классовому врагу» считалось непозволительным. И тогда он прибег к хитрости, сказав: «У вас вообще нет никакого права стоять под красным солнцем, убирайтесь в темный закоулок!». Подобную хитрость можно рассматривать как разновидность стратагемы 27 («изображать жестокость, не будучи жестоким»).

«Учитель сказал: «Когда государство следовало [должным Путем], то Нин У-цзы [пользовался в нем известностью как] Мудрый человек. Когда же государство не имело [должного] Пути, он превращался в тупицу. Если с его мудростью могли сравниться и другие, то глупости его не было равных» [383][Лунь юй, 5.21].

«Учителем», хвалящим сановника Нин У-цзы, является Конфуций. Согласно Культурологической энциклопедии «Конфуций». В честь 2545-летия Конфуция [ «Кун-цзы вэньхуа дадянь. Кун-цзы даньчэнь 2345 нянь» (2545). / Под ред. Кун Фаньцзинь, Сан Сыфэнь, Кун Сянлинь]. (Пекин, 1994, с. 327) речь здесь идет о покоящейся на «мудрости/хитрости (чжи) притворной глупости».

Сановник Нин Юй, получивший посмертное имя У, служил поочередно двум вэйским правителям, Вэнь-гуну (правил 659–635 гг. до н. э.) и Чэн-гуну (правил 635–600 гг. до н. э.). При правлении каждого из князей положение во владении Вэй было различным. При Вэнь-гуне владение Вэй находилось на должном пути, так что Нин Юй мог выказать все свои знания и способности. При Чэн-гуне царил полный беспорядок. Нин Юй хоть и оставался на службе, но теперь он изображал из себя глупца. Однако тайком он пытался спасти то, что можно было спасти. Так видится происходящее Нань Хуайцзиню (род. 1918) в его книге «Иной взгляд на Лунь юй» [ «Лунь юй бецай»] (т. 1. Тайбэй, 19-е изд. 1991, с. 224). Это толкование ставит под сомнение автор биографии Конфуция Ян Шуань ( Чанцзян жибао, Ухань, 17.04-1996), чью точку зрения я разделяю. Здесь он единодушен с толкованием «тупости» Нин Юя, предложенным Джеймсом Леггом (1814–1897) в его образцовом для англоязычного мира переводе Лунь юй:

«В первой половине его гражданского поприща владение Вэй [384]было спокойным и преуспевающим, и Нин Вэй «мудро» отстранился от своих обязанностей. Однако затем начались беспорядки. Князь был изгнан [632 до н. э. ]. [385]Нин Юй мог бы теперь, как прочие благоразумные люди, держаться подальше от опасности. Но он, как казалось, «безрассудно» выбрал иной путь, став на сторону князя и разделив его участь. В конце концов ему удалось так устроить, что князь вернет себе власть и восстановит в своих владениях порядок» [см.: «Цзо-чжуань», 28-й год правления Си-гуна (632 до н. э.)]. К «умелым» действиям Нин Юя относится среди прочего подкуп врача, [386]благодаря чему он спас жизнь своему владыке [там же, 30-й год правления Си-гуна (630 до н. э.)].

Похоже, толкование Ян Шуаня и Джеймса Легга верно, на что указывает один раздел в Лунь юй [18.5], важнейшем конфуцианском сочинении. В переводе Р. Вильгельма (указ, соч., с. 179) данный раздел называется «Сумасшедший из Чу». Проходя мимо повозки Конфуция, он поет песню, которую я привожу в толковании Ян Шуаня:

«Ах, феникс, феникс, зачем явился ты в это время упадка добродетели? Прошлому и так уже не воспрепятствуешь. А вот к будущему можно подготовиться. Оставь свои тщетные старания! Кто ныне хочет служить государству, лишь подвергает себя опасности!». [387]

Чуский безумец притворяется сумасшедшим, чтобы уклониться от государственной службы, замечает Джеймс Легг в сноске к этому месту. Феникс — сулящая счастье птица, показывающаяся лишь тогда, когда в Поднебесной царит порядок. Здесь она появляется как образец для Конфуция, который полжизни странствовал по Китаю проповедником добродетели ради того, чтобы кто-то из правителей взял его к себе на службу. Он жаждал активным вмешательством в политическую жизнь улучшить тогдашнее скверное состояние общества. Чуский безумец своей песней дает понять Конфуцию, что лучше удалиться от пришедшего в упадок мира и довольствоваться безмятежной, спокойной жизнью отшельника. Но как раз бегство от мира было не по вкусу Конфуцию. Он предпочел разыгрывать глупца иначе, нежели отречением от мира, а именно без всякого учета грозящих опасностей, даже отмахиваясь от них, стать верным слугой государства. При этом имеется в виду правильно понятая верность, как ее однажды выразил дослужившийся до советника императора даоский монах Вэй Чжэн (580–643), т. е. верность обществу, а не личности властителя.