Сергей Кара-Мурза - Хроника пикирующей России. 1992-1994

Читал я в Испании курс истории и философии науки. Уже после уроков перестройки, значит, по-новому. Студентам нравилось. И как-то после лекции, где шла речь о роли науки в создании идеологий, меня спрашивают: а как же, ведь демократия то-то и то-то. Я и брякнул, перегибая палку: «А я не демократ». Студенты так и ахнули, в Испании такое немыслимо, там самые крутые франкисты называют себя демократами. Расстроились они, потом приготовили целой группой обед и меня пригласили. Думали, я расслаблюсь и раскрою тайну — как же можно не быть демократом. Я расслабился, но, как человек более опытный, переложил задачу на них самих. Использовал то, о чем сегодня говорит вся Испания: нацию как будто подменили. Люди стали эгоистами. Студенты, как американцы какие-нибудь, изучают прогнозы рынка труда и выбирают курсы, обещающие в будущем оптимальное соотношение «доход / затраты усилий». Никакие тонкие материи их не интересуют. Одеваются одинаково, и на лице одинаковая улыбка. Кричат «Мы уже европейцы!» с таким же видом, как Майкл Джексон кричал «Я уже белый!». В чем-то похожи на наших студентов, но это при полном материальном благополучии.

Понятно, что духовную элиту Испании это очень беспокоит — великая культура и особый психологический тип растворяются в безличном «среднем классе» Запада. Появился даже лозунг: «Против Франко мы жили лучше». Я и спрашиваю студентов: «Можно ли считать, что сорокалетний тоталитарный режим передал своему преемнику духовно здоровую, самобытную нацию?» Удивились, но согласились — дело очевидное. Дальше: «Можно ли считать, что за 12 лет демократического режима произошло духовное принижение и опустошение, растворение культурных устоев нации?» Тут даже не удивились, такой это больной вопрос. «Можно ли считать высокий духовный тонус, благородные чувства и вдохновение общества важной национальной ценностью?» Да, конечно. Тогда, говорю, вот вам домашнее задание: разобраться, как и почему тоталитаризм, при всех его жестокостях, охранил эту ценность, а демократия, при всех ее прелестях и благах, так быстро проникла в это ядро и там нагадила? И ребята написали и рассказали множество интересных вещей. Похоже, правы философы, видевшие фашизм, а потом перебравшиеся в США, которые считают, что на Западе под видом демократии возник самый изощренный вид тоталитаризма, порабощающий душу с помощью «индустрии культуры».

— В.К. Но это — очень пессимистичный вывод. Выходит, мы обречены метаться между разными типами тоталитаризма?

— С. К-М. Если метаться, то да — из огня да в полымя. А коридор между ними есть. Я думаю, что возможность соединить личность (а не индивида) с народом (а не населением) может тот или иной вид соборности. Хотя наши «демократы» ее тоже считают одним из типов тоталитаризма, по-моему, они ошибаются. И советская власть, как порождение именно таких общинных представлений о власти, могла идти к этому идеалу. То, что люди от нее так легко отказались — трагическая ошибка, тоже результат душевной лени. И то, над чем так смеялись — медлительность и единодушное голосование в советах, как раз и говорят об их достоинствах. Совет, поиск согласия, не может быть быстрым. Голосование — лишь ритуал, закрепляющий согласие. А демократический парламент — это конкуренция, политический рынок или арена борьбы. Это — конфронтация и подавление противника. Здесь голосование — тоже ритуал, решения-то принимаются в другом месте. И думаю, что те общества, которые сохранили общинные механизмы власти, гораздо легче преодолеют нынешний кризис цивилизации и будут развиваться быстрее и гармоничнее. Зря мы так легко поддались соблазну.

— В.К. Скажите, существует ли какая-то определенная философская школа, которая разрабатывает такое видение общества? Из чего Вы выводите свои построения?

— С. К-М. Мне кажется, кризис и переживается нами так тяжело потому, что никакая философская концепция не дает нам приемлемого объяснения. Приходится самим думать и передумывать. Много мыслей наивных, сырых — профессионалы-обществоведы наверняка посмеиваются. О себе могу сказать, что стараюсь побольше читать, выбирая авторов трех категорий: тех, кто осмысливал западное общество, предлагаемое нам как образец; тех, кто отрицает евроцентризм и ценит разнообразие цивилизаций; тех, кто пережил тяжелые кризисы и болезни общества, сам наблюдал крушение устоев. Из всего, что я прочел, могу сделать вывод: интеллектуальная бригада «архитекторов» перестройки и реформы пошла на заведомый обман колоссального масштаба. Меня просто поражает этот шаг людей, работавших в науке, это — совершенно небывалое явление. Нашему обществу переломали руки-ноги и теперь сращивают кости под прямым углом — делают из России урода, который, кстати, в принципе несовместим с капитализмом. Вся формула реформы абсолютно противоречит той социальной философии, на которой базируется капитализм даже ХIХ века, не говоря уже о его последней стадии.

Второе, что я стараюсь делать — вспоминать свою жизнь до мельчайших подробностей, особенно детство, войну. Все сегодня видится в ином свете, наполняется новым смыслом. Собирается воедино виденное, слышанное. Кажется даже, что я вижу мою мать в детстве, до революции. Я прожил последние два года войны у дедушки в деревне, и сейчас понимаю, что он сильно на меня повлиял.

— В.К. А кто был Ваш дедушка и в чем было его влияние?

— С. К-М. Дед мой был казак из Семиречья (на границе с Китаем), бедняк. Личных оценок не буду давать, скажу лишь, что совершенно невероятной доброты был человек. Был он неверующим — редкость для казака. Все семеро его детей стали коммунистами, старшие в подполье — а гражданская война в Семиречье была очень тяжелая. Для меня примирение и даже братство бывших белых и красных было делом естественным и семейным. Я за столом сидел на коленях то у красного офицера, то у белого — и у всех уже советские ордена. Мне тяжело сегодня читать патриотическую прессу, зовущую к «белому реваншу», в этом я вижу глубокую фальшь. Зачем?

Но что меня поражает, уже сегодня, в моем дедушке — для него политические и даже социальные беды и схватки были как бы делом второстепенным. Я не только ни слова о них не слыхал, но и тени не чувствовал. Он как будто прожил безоблачную, полную благоволения окружающих жизнь. Это уже потом от матери я узнал, каким ужасом было «расказачивание» станицы, а потом «раскулачивание» — хоть и бедняк, и дети-коммунисты. И когда я сегодня вижу озлобленных, обиженных на страну и на народ артистов и академиков, которым как будто чего-то недоплатили, я опять поражаюсь — живут ли они? Или только подсчитывают убытки? И мне кажется, что эти люди, хлебнув западного мироощущения, не справились с ним, не «переварили» его, а заболели. Хотелось бы помочь им. Но как это сделать, когда они считают себя победителями?