Владимир Мальсагов - Русская мафия — ФСБ

Не только осужденных поразило бы обилие деликатесов, имевшихся на «общаке» и предлагаемых на «встрече» вновь прибывшим в зону этапом, — из особенно авторитетных. — Ведь и многие из охраны слонялись по зоне с целью «на халяву», то есть дармовщину, слопать что-либо вкусненькое, — то, что менты и так крали из передач заключенным. Выпить спиртного, а кто — был любитель накуриться анаши, и кое-кто даже «сидел на игле» — занося, торгуя и коля себе омнопон, морфин, промедол, другие опиаты. Этим занимались и некоторые из врачей, списывая наркотики при операциях осужденным. Так, больному делали инъекцию релланиума или подобного снотворного препарата, а по документам проводили морфин, используя его для собственного употребления.

Были среди охраны и офицеров администрации настоящие «глиномесы», те, которые, улучив момент или заступив на ночное дежурство, прибегали к сексуальным утехам с «опущенными», то есть пассивными гомосексуалистами, и прямо-таки болели этим. Назову хотя бы бывшего одноклассника Хана, С.М., который по иронии судьбы стал начальником его же отряда. Как-то в 1995 году мы летели со старшим братом С.М. из Нальчика в Москву и разговорились о Хане. Брат, также учившийся в 22- й школе с Хожей, вспомнил то время, когда бывал он в Лазании: «Теперь с Ханом и поговорить невозможно, так как он постоянно занят приемом генералов с Лубянки. Зайдешь в Лазанию, а там то Коржакова встретишь, то Суслова».

…Чего только не было в лагерях! Зона есть зона, закрытая от внешних глаз среда обитания со всей свойственной ей грязью, с гипертрофированными низменными инстинктами человечества. То же самое, в той или иной форме и степени, происходит и в современных «зонах» России. Ведь любой лагерь по существу является прототипом страны, в которой он расположен. Потому, когда бы ни вышла эта книга, если удастся ей увидеть свет, — ничего не изменится: сжатое пространство наиболее контрастно и извращенно отражает весь государственный социум в миниатюре. И каждая наша тюрьма должна рассматриваться, как макет России.

Наша первая с Ханом встреча в зоне произошла в один из дней, кажется, февраля месяца 1984 года. Я вышел вечером из больничной палаты в темный коридор, где освещением была лишь полоса света, падающего из душевой или из открывающихся иногда палат. В конце коридора, за освещенной полоской, возились двое, складывая мешки с передачами в углу, и тут я разглядел, что один из них — Хан. Окликнул — и, взаимно удивляясь, мы торопливо поздоровались.

В глазах его еще была растерянность и неуверенность только что прибывшего: это были его первые дни в зоне; родственники, подъехав, передали ночью продукты. Впоследствии он быстро освоился, что называется, — оклемался, так как встретил его и забрал в свою «семейку» Саид-Ахмед — отличный, умный мужественный парень, имеющий к тому времени высокий авторитет в зоне, и на удачу оказавшийся Хану родственником или односельчанином — из Гельдегена.

Позже, во время последнего ареста Хана в 1989 году, и до своей смерти от самопроизвольного выстрела из «ТТ», Саид-Ахмед был одним из самых авторитетных лидеров в так называемой «Чеченской ОПГ». «ТТ», имея большую убойную силу, остается крайне подлым оружием, так как скопирован с американского «кольта» армейского образца начала 20-го века с большим идиотизмом: ортопедическими неудобствами, такими, что при стрельбе зачастую затворная рама, при откате, отшибает изгиб большого пальца, но главное — отсутствие предохранителя. Лишь полувзводное положение «собачки» предохраняет от самопроизвольного выстрела, когда патрон находится в патроннике, и небольшой срыв ее с этой позиции приводит к выстрелу, что и произошло с Саид-Ахмедом, когда он нагнулся, зашнуровывая обувь.

В лагере, прогуливаясь иногда вечерами по небольшой тополиной аллее, что находилась между бараками, мы беседовали с Ханом на различные темы. Именно тогда я поделился с ним своими взглядами на подлость существующей тоталитарной системы, говорили о природных богатствах и прежде всего — нефти в нашей республике. О том, как Москва грабительски относится к ней, отбирая все средства, получаемые от нефтехимического и смежного производств, возвращая лишь копейки, так, что республика была на одном из самых последних мест в бывшем СССР по уровню жизни и количеству заболеваний туберкулезом, разного рода злокачественных образований — по причине ужасной экологической обстановки.

Бывало, уколовшись, мы залезали ночью небольшой группой на крышу рабочих цехов, говорили о лишениях и бедах, выпавших на долю нашего народа. Глядя на огни ночного города, мечтали о том времени, когда обретет он наконец свободу и благополучие. 23 февраля — день трагедии нашего народа, — день сталинской депортации чеченцев и ингушей в Среднюю Азию и Сибирь в 1944 году. Но многие в лагере глупо радовались выходному, устраиваемому администрацией по поводу Дня Советской Армии.

Как-то я в критичной форме обратил внимание Хана на это, и на следующий год он выделил деньги из общака на закупку мяса, чая, конфет для организации поминального «Мовлида», то есть ритуальное благотворительное угощение с чтением молитв осужденными, а это, как правило, были люди преклонного возраста, у которых слезы на глазах выступали от воспоминаний тех трагических лет — и умиление от внимания молодежи. В те годы в СССР не только преследовалось любое открытое вероисповедание и совершение религиозных ритуалов, но и влекло за собой как минимум увольнение с работы. Так, наш отец с председателем Совета министров ЧИАССР Муслимом Гайербековым, оба верующие мусульмане, совершали намаз или у нас, или у него дома, заперев наглухо ставни, чтобы из противоположных окон никто не мог подглядеть.

В то время организация и проведение дня поминовения были очень мужественным, из ряда вон выходящим поступком, как так КГБ подобные действия рассматривал как антисоветские, и лагерная администрация прилично испугалась потерять свою работу. Но большинство ментов были люди коренной национальности, и открыто воспрепятствовать проводимому мероприятию оказалось бы слишком кощунственным и повлекло бы осуждение, а то и позор, не только в лагере, но и на воле, даже со стороны родных и близких.

По приходу в лагерь, Хан был довольно далек от понятий, существующих в среде осужденных, но при объяснении быстро вник и сразу уловил, как и какую выгоду можно извлечь из всего для себя лично. Умело сея интриги, создав вокруг себя крепкое окружение, подобрал, даже подмял некоторые другие авторитеты и стал первой величиной в зоне, — «смотрящим» за ней. Были обложены «данью», строгой и фиксированной, зоновские барыги, поступали деньги с азартных игр и с комнат свиданий по возможности, от родственников осужденных, хотя бы по червонцу, что позволило уже через пару-тройку месяцев собрать в общак порядка 28 000 рублей. В то время это были деньги немалые, на которые можно купить 4–5 машин «Жигули».