Георгий Вачнадзе - Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине

А что же случилось после падения Берлинской стены и других подобных катаклизмов на востоке Европы? Журнал «Тайм» (26.11.1990) так излагал суть перемен в статье «Орудие капитализма живо. Радио станция „Свободная Европа“ уцелела после завершения конфликта, который ее породил»:

«Если заболевание искоренили, то должна ли также организация, основанная исключительно ради того, чтобы помочь в этом, лишиться разумных оснований для своего существования? С подобной дилеммой время от времени сталкиваются благотворительные организации, которые имеют дело с такими практически искорененными заболеваниями, как полиомиелит и оспа. Недавно то же самое казалось верным и применительно к американской корпорации, субсидируемой государством, которая была создана для борьбы с тем, что Вашингтон всегда считал политической болезнью, т. е. с коммунизмом. Радиостанция „Свободная Европа“ и ее филиал радиостанция „Свобода“ были в сущности порождениями холодной войны, которые должны были служить в качестве гласа свободного мира, обращенного к подневольным народам Восточной Европы. Теперь, когда коммунизм прекратил свое существование на большей части этого региона и утратил черты тоталитаризма на большей части оставшейся территории, возникает вопрос: должны ли РСЕ/РС последовать примеру исчезнувших ископаемых животных?

По всей видимости, нет или, по крайней мере, пока нет. Радиостанции понесли временные потери среди своих слушателей, когда восточноевропейцы переключились на местные станции, с которых была снята цензура, но в последнее время их число снова возросло. Отчасти это явилось результатом открытия бюро РСЕ/РС в Будапеште, Праге и Варшаве и принятия на работу около 50 журналистов из Восточной Европы, которые немедленно реагируют на события в своих репортажах, что не под силу сотрудникам радиостанций, базирующихся в Мюнхене. В равной степени важен и тот факт, что отсутствие контроля со стороны государства не дает гарантий объективного и достаточно полного освещения событий. Многие организации СМИ в этом регионе, как утверждает президент РСЕ/РС Юджин Пелл, „горят желанием выражать мнение, любое мнение“ и не делают никаких усилий для того, чтобы давать многоплановый обзор событий.

В худшем случае те, которые ранее глушили передачи РСЕ/РС, терпимо относятся к этой радиостанции; в лучшем случае ее активно поощряют к продолжению радиовещания. Венгерский премьер-министр Йозеф Анталл сказал, что РСЕ „в здоровом соревновании с нашими собственными журналистами может служить эталоном качества и взвешенного подхода“. Чехословацкий президент Вацлав Гавел заявил, что подобные западные вещательные компании „гораздо более опытны и компетентны в информационном освещении событий, нежели наше радио или другие СМИ“. Прошлым летом Гавел играл от имени РСЕ/РС роль посредника при выработке договора об аренде трех средневолновых передатчиков, которые охватывают гораздо больше слушателей в Чехословакии, нежели коротковолновые передатчики.

В значительной степени благодаря такой поддержке Конгресс США не очень настаивает на сокращении ежегодной сметы РСЕ/РС, которая составляет 200 миллионов долларов. Однако президентская комиссия занимается изучением долгосрочной перспективы для этой компании с целью, возможно, выработки рабочих контактов (совместной работы) с радиостанцией „Голос Америки“, являющейся отделением Информационного агентства США (ЮСИА). Многие сотрудники РСЕ/РС без особого восторга относятся к этой перспективе. Они считают, что радиостанция „Голос Америки“, которая по закону обязана „содействовать пониманию и поддержке за рубежом политики и действий Соединенных Штатов“, является по существу рупором Вашингтона, а их компания является высококлассной службой, заменяющей собой местные СМИ. В тех районах, где РСЕ/РС пользуется достаточной популярностью и где могут быть удовлетворены требования закона, одним из возможных выходов для радиостанции из этой ситуации могла бы стать приватизация службы и передача местной рекламной информации. По крайней мере таким образом можно было бы продемонстрировать капитализм в действии».

Как писала газета «Правительственный вестник» (№ 1, январь 1991), около «2000 советских „глушилок“ мощностью от 5 до 200 киловатт защищали эфир на территории всей страны от происков зарубежного радио. Теперь 200 „глушилок“ работали на ретрансляцию радиопередач в Москве из союзных республик, 200 — обеспечивали коротковолновую связь для военных, моряков, милиции и т. д., 80 — добавили для советского иновещания, 500 законсервировали (!), а остальные списали».

С 1990 года было отменено ограничение на производство в СССР радиоприемников с диапазоном коротких волн ниже 25 метров. Отсутствие в продаже приемников с волнами от 13 до 25 метров позволяло экономить на глушении зарубежных радиостанций на языках народов СССР. Кстати, о глушении. Оно было возобновлено у нас с помощью более современных методов. Вместо былого грубого завывания в эфир стали пускать музыку и прочие радиопомехи, почти полностью забивающие западный «голос». Как обтекаемо выразился в своем телефильме (ЦТ СССР, 7.4.1991) сотрудник КГБ, проработавший много лет на РС Олег Туманов, «с 1988 года глушение радиостанций практически полностью прекращено». Такая изящная формулировка в переводе с новояза лжи на обычный язык означала, что глушение, как правило, продолжалось.

С нами все ясно, а как у них? Они — на «Свободе», тоже ведь не совсем свободны. Вот как отвечал на вопросы главного редактора московского журнала «Столица» (№ 24, 24.6.1991) Андрея Мальгина директор русской службы радиостанции «Свобода» Владимир Матусевич:

« - Менялось ли что-нибудь в деятельности радиостанции за этот период? Менялась ли направленность, тональность передач?

— Разумеется. За исключением нескольких последних лет, мы были практически в полной изоляции от Советского Союза. Получали одно письмо в три месяца, и то это было, как правило, ругательное гэбистское письмо. Мы не знали, кто нас слушает, сколько вообще слушателей…

— А сейчас знаете?

— Более или менее. Будучи киноведом, я ездил на разные международные кинофестивали. Старые знакомые, столкнувшись со мной нос к носу, менялись в лице, старались заскочить за ближайшую же дверь. А если кто-то заговаривал — какой-нибудь Георгий Капралов или Ростислав Юренев, — уже на третьей фразе было ясно, кто дал задание провести со мной разговор и зачем этот разговор нужен.

Мы не чувствовали своей аудитории, и это нас расхолаживало. Была возможность схалтурить, можно было забивать эфир чем угодно. Того чувства ответственности, которое мы испытываем сейчас, зная, что у нас многомиллионная аудитория, не было.