Георгий Вачнадзе - Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине

Но я не уезжаю насовсем. В декабре я хочу провести здесь, в Москве, конференцию под условным названием „Конец эпохи ненависти“. Эпоха ненависти, порождаемая идеологией коммунизма, закончилась. Наступила другая эпоха ненависти — индуцированная национализмом и религиозными распрями.

— Вы, очевидно, знакомы с теорией Лефевра: западное общество основано на идее компромисса, советское — на идее конфронтации. Здесь же выгодно быть в противостоянии. Ельцин, „Взгляд“ и „Огонек“ набрали — образно говоря — висты именно на конфронтации…

— Наша страна, рожденная из Ненависти, после того как с нее были сняты дисциплинирующие ограничения, сама разродилась невероятными потоками ненависти. Это подтверждает известную теорию о том, что за последние сто лет на земле образовались три тоталитарные империи — Германия, Япония, Россия. Эти структуры представляли собой серьезную угрозу человечеству. И две из них удалось реформировать с помощью иностранных инвестиций.

— Так декабрьская конференция выльется в еще одну попытку выбить из Запада капиталы для нашей задыхающейся экономики?

— Если Россия не откажется от попыток провести преобразование собственными силами — она обречена. Я договорился с Генри Киссинджером и Гельмутом Шмидтом, что с 15 по 17 декабря в Москве во что бы то ни стало пройдет эта конференция. С нашей стороны я обговаривал этот вопрос с Собчаком, Поповым и Яковлевым.

— А вам не кажется, что вы могли бы заниматься тем же самым, оставаясь в Союзе?

— Здесь никто не предлагал абсолютно ничего. Перестройка, по-моему, это грустная попытка Советского Союза возвратиться к норме. То, что делаю я, — это всего лишь грустная попытка жить нормально. Это, как правило, сталкивается с непониманием. Совершенно нормально было то, что я бросил профессию врача, хотя и был, как мне представляется, квалифицированным специалистом. Сейчас — ситуация аналогичная. Казалось бы я возглавлял респектабельный журнал, от добра добра не ищут. Когда я был главным редактором, меня все время раздраженно спрашивали: „Ну что тебе надо? Чего ты выпендриваешься?“. Сейчас говорят: „Зачем уходишь?“. А я ухожу для того, чтобы работать в нормальных условиях. В нашей стране никому ничего не надо. Вот моя книжка, например. Ни одно издательство мне не предложило издать ее здесь (какие-то кооператоры взялись было, но потом передумали, хотя и заплатили даже какие-то деньги). Американцы ее уже издали!

Что вы мне предлагаете: обзванивать советские университеты, предлагать свои услуги, памятуя о том, что я представитель „второй древнейшей“? Для чего? Когда факс в „Огоньке“ в течение года раскалялся заокеанскими предложениями…

— На устных выпусках журнала вам часто приходилось выступать и перед молодежью тоже. Что вы можете сказать о разнице между американской и советской аудиториями?

— Наши мне кажутся большими реалистами. Недавно довелось выступать в колледже „Аберлин“, и я там нарвался на вопросы такого рода: „Как вы можете отказываться от замечательных идей марксизма-ленинизма? Как вы смеете отворачиваться от ленинского наследия? Почему ваша страна разрушает созданную поколениями могучую систему?“. Вот этим всем интересуются сытые, упакованные американские студенты, системы этой не попробовавшие. Конечно, может быть, было бы уместно мне выступать перед нашими студентами. Но! Возможно, я ошибаюсь, однако у меня впечатление, что советские студенты сейчас менее политизированы, нежели американские; они утомлены и не производят впечатления студентов эпохи великих потрясений.

— Наша страна — образец общества без понятий. У нас нет никакой системы координат — ни религиозной, ни привнесенной государством. Ощущаете ли вы этот провал, общаясь с молодежью?

— Да, молодежь у нас диковата. Они знают, быть может, наизусть даты партийных съездов, но не знают элементарных вещей. Все нынешние попытки вернуться к религии напоминают кликушество. На Украине молодежь спорит, кем им стать: католиками или православными, до того как стать просто-напросто христианами. Но тем не менее я верю в нашу молодежь. Все-таки они не впитали в себя доблестные примеры Павлика Морозова. Когда я пришел в „Огонек“, там в основном работали люди пожилого возраста. Даже старше меня. Моей тактикой было: подбирать молодых. Я набрал тех, кто помоложе. И одна из причин моего ухода: боюсь стать тормозом для новой „огоньковской“ волны. Недавно я давал интервью московской корреспондентке „Лос-Анджелес тайме“. Ей лет тридцать. Можно ли представить советского корреспондента ее лет в столице крупнейшего западного государства? Вопрос риторический. Во время путча закончилось время моего поколения. Теперь слово молодым. „Шестидесятники“ могут остаться наставниками, но быть паровозом этого движения вперед они уже не сумеют. То же самое с „Огоньком“, нужно делать новый журнал.

— Тогда вы напоминаете капитана, который уходит с тонущего корабля в нарушение традиций — первым.

— Нет-нет, „Огонек“ остается на плаву. Просто ему надо менять курс. Мы начинали с борьбы за общедемократические тезисы. Сегодня, напечатай я материал о том, что генерал строит себе дачу на армейские деньги, а на верхних этажах ЦК царит матерая коррупция, — я потеряю читателя. Это, во-первых. А во-вторых, сегодня уже нет такого понятия, как всесоюзный читатель. Ушла Прибалтика. Уходит Закавказье. Сегодня журнал должен быть национально русским.

— Ваш уход из „Огонька“ представляется мне странным и потому, что у нас в стране не принято добровольно покидать руководящие посты, не так ли?

— Да, действительно, это так. Из Кремля так вообще выход был только один — ногами вперед. Кроме свергнутого Хрущева, все остальные наши лидеры покидали руководящее кресло, уходя в лучший из миров. Но я решил уйти из „Огонька“, потому что понял, что через пару лет меня… будут любить меньше, скажем так. Меня в прошлом году очень порадовал мексиканский президент, рассказавший, что у них в Мексике президентом можно быть не более шести лет. То же самое в США: лимит — два президентских срока по четыре года. Все медицинские постулаты утверждают, что шесть-семь лет работы на износ — это предел человеческих возможностей. Это во-первых, а во-вторых: за шесть примерно лет человек как бы становится на накатанные рельсы, оказывается во власти стереотипов и, стало быть, перестает быть гибким руководителем.

— Говоря о шестилетнем лимите, вы намекаете на Горбачева? Ведь он у власти с апреля 5-го.

— Да. Я считаю, что должны уйти все: Горбачев, Ельцин, Шеварднадзе, Яковлев. Они должны остаться, но не в статусе первых лиц.