Янош Бачо - Нацизм. От триумфа до эшафота

И когда на заре после невероятных приключений бумага Гитлера попадает, наконец, в руки пражского правительства, делу угрожает новое осложнение. Бенеш отклоняет требование Гитлера.

В этот же день Гитлер выступает во Дворце спорта в Берлине. «Я заверил господина Чемберлена, — хрипло орет он в микрофон, — что германский народ не хочет ничего другого, только мира. Я заверил его далее, и здесь тоже это повторяю, что если эта проблема разрешится, то у Германии нет больше никаких территориальных требований в Европе! И я заверил его также в том, что помимо этого никакие наши интересы не сталкиваются с чехословацким государством. Это мы ему гарантируем. Нам вообще не нужны чехи!»

Но эти слова произносятся только для обманутого германского народа, для мирового общественного мнения, блуждающего среди надежд и сомнений. За кулисами фюрер разговаривает совсем другим тоном. Когда через несколько часов после его речи ему наносит визит один из находившихся в Берлине советников и уполномоченных Чемберлена посол сэр Горасе Вильсон, Гитлер говорит ему следующее:

«У чехословацкого правительства теперь уже только два выбора: принять или отклонить германские требования. В последнем случае я разобью Чехословакию».

Вот вам и разница Голос «народного трибуна», беспокоящегося о мире, и голос военного авантюриста, занимающегося шантажом.

В ответ на это сэр Горасе Вильсон встает и повышенным тоном сообщает Гитлеру: «При таких обстоятельствах, господин рейхсканцлер, я вынужден довести до вашего сведения следующее решение британского правительства: если Франция — выполняя договорные обязательства — вступит с Германией в активные боевые действия, Соединенное Королевство будет считать для себя обязательным поддержку Франции».

На это Гитлер с яростью заявляет: «Если Англия и Франция хотят драться, пускай это делают! Мне абсолютно все равно. Я подготовился ко всем случайностям. Итак, в этом случае на будущей неделе мы все будем в состоянии войны друг с другом».

Это конец. Франция решила не оставлять Чехословакию. За день до того как Гитлер произносит речь в берлинском Дворце спорта, Даладье втайне еще раз совещается с Чемберленом. Вот несколько выдержек из их беседы, которые делают более понятными многие из последовавших в дальнейшем событий.

«ДАЛАДЬЕ: По-моему, следовало бы попытаться осуществить сухопутное наступление на Германию. А что касается войны в воздухе, таким образом становится возможным начать наступление на определенные важные германские военные и промышленные центры.

ЧЕМБЕРЛЕН: А что нам делать, если мы столкнемся с германским вторжением в Чехословакию, которое может последовать в течение двух-трех дней? Я хочу говорить с вами вполне откровенно, поэтому я скажу вам, что британское правительство располагает очень тревожными сведениями о состоянии французской авиации. Что произойдет, если мы объявим войну и на Париж, французские промышленные центры, военные базы и аэродромы хлынет ливень немецких бомб? Способна ли Франция обороняться от этого и дать действенный ответ на такое нападение?

ДАЛАДЬЕ: Вы хотите найти лазейку, чтобы ничего не делать?»

Да. Даладье невольно нащупывает здесь что-то, о чем тогда подозревают еще очень немногие: подлинная цель Чемберлена — не обуздание агрессивного германского империализма, а направление агрессора на Восток, против Советского Союза. Он хочет сохранить мир любой ценой, для того чтобы у Гитлера было время подготовиться для отведенной ему «великой» задачи. В захвате необходимого для этого плацдарма — маленьких восточных и юго-восточных европейских стран — Англия помогает благожелательной бездеятельностью сообщника.

Даладье и его министр иностранных дел Жорж Бонне, сломленные, летят обратно в Париж, не закончив дел. На аэродроме их сразу окружают журналисты. Даладье молча идет к автомобилю. Бонне только говорит: «Война кажется неизбежной». Даже он еще не знает в тот момент, какая игра ведется за кулисами…

В Париже раздают противогазы гражданскому населению. В Берлине устраивают учебные воздушные тревоги, воют сирены. Геббельс и на этот раз находится в своей стихии. В Лондоне Чемберлен бодрствует половину ночи, работает над речью в парламенте, запланированной на утро следующего дня. Он чрезвычайно обозлен, что Гитлер с таким трудом понимает «тонкую» игру английской политики.

Теперь остается только одна маленькая надежда: на заре Чемберлен попросил Муссолини о срочном посредничестве, но до сих пор не пришло никакого ответа. Озабоченный мир еще спит, когда 28 сентября 1938 г. в 5 часов утра резкий телефонный звонок заставляет вскочить с постели британского посла в Риме лорда Перта. Он немедленно одевается и с посланием Чемберлена спешит к министру иностранных дел Чиано. Торг идет все утро.

В одиннадцать часов сам Муссолини садится к аппарату и вызывает посла в Берлине Аттолико.

«МУССОЛИНИ: Говорит дуче! Ты не слышишь?

АТТОЛИКО: Сейчас уже слышу.

МУССОЛИНИ: Немедленно иди к канцлеру и скажи ему, что английское правительство попросило меня через лорда Перта быть посредником в судетском вопросе. Скажи фюреру, что я вместе с фашистской Италией стою за него, пусть он только решает! Но скажи ему также, что я считаю предложение о посредничестве очень благоприятным. Слышишь?

АТТОЛИКО: Слышу, слышу.

МУССОЛИНИ: Тогда поспеши!»

И Аттолико спешит. Он сразу вызывает по телефону Риббентропа и просит срочной аудиенции у Гитлера. «Садитесь немедленно в автомобиль, — отвечает Риббентроп, — пока вы доедете, я все улажу. На автомобиль водрузите большой итальянский флажок, чтобы он мог сразу проехать».

Гитлера вызывают с совещания. Уже в коридоре с расстояния десяти метров Аттолико выкрикивает ему послание дуче, забыв о всех предписаниях протокола. «Скажите дуче, — отвечает после короткого раздумья Гитлер, — что я принимаю предложение о посредничестве».

В Лондоне Чемберлен уже стоит на трибуне для ораторов в палате общин и начинает речь. В этот момент к нему подходит его парламентский секретарь и кладет перед ним записку. Чемберлен пробегает наспех наброшенные строки, и его хмурое лицо проясняется. «Ну, наконец-то, — думает он, — этот дуралей Гитлер, как видно, начинает понимать эту игру». Он поднимает листочки заранее подготовленной речи и на глазах у пораженных депутатов рвет их на мелкие кусочки. Затем Чемберлен спокойным голосом говорит: «Уважаемая палата общин! Я хочу доложить о том, что г-н Гитлер приглашает меня, так же как и месье Даладье и синьора Муссолини, на переговоры в Мюнхен, которые состоятся завтра утром. Я надеюсь, что уважаемая палата одобрит мою поездку, чтобы я смог съездить и посмотреть, чего мы можем достигнуть этим последним напряжением сил…»