К барьеру! (запрещенная Дуэль) - К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №33 от 17.08.2010

Квачков: «Мой клетчатый носовой платок, согласно протоколу, имеющемуся в деле, изъят из кармана водительской дверцы СААБа, но в экспертном заключении говорится, что вскрыт пакет, в котором находится носовой платок - белый с голубой каймой…»

Судья решительно ничего не хочет слышать о носовом платке, как прежде не хотела слышать ни о ружье Миронова, ни о сыне Квачкова, ни о Московской прокуратуре, ни о смывах с автомашины СААБ: «Я останавливаю Вас, Квачков! Вы ссылаетесь на доказательства дела, а не на лично известные Вам факты!»

Квачков, понимая, что, постоянно прерывая его, судья не даёт ему возможности довести до присяжных ни один довод защиты, пытается завершить свою мысль: «Взамен моего клетчатого платка на экспертизу поступил какой-то другой платок, надушенный гексогеном».

Судья грозно: «Я Вас останавливаю, подсудимый Квачков! Допустимость доказательств не исследуется в присутствии присяжных заседателей. Сомнений в достоверности платка от защиты не поступало!»

Квачков невозмутимо парирует: «Вы переиначили мои слова, Ваша честь. В левой двери СААБа найден клетчатый носовой платок, а на экспертизу предъявлен белый с голубой каемочкой носовой платок. Достоверность этих фактов мы не оспариваем. Белый носовой платок, который подбросили экспертизе, мне не принадлежит».

Судья срывается в крик, как в штопор: «Я Вас останавливаю, Квачков!». Но Квачков уже сказал, что хотел.

Першин старается сбить напряжение: «Кому принадлежит кепка, найденная в автомашине СААБ?»

Квачков: «Кепки носим и я, и мой старший сын. Скорее всего, это его старая кепка. Но вам, уважаемые присяжные заседатели, не дали осмотреть СААБ, чтобы вы убедились, что кепку под сиденье сзади невозможно засунуть чисто физически».

Судья как грудью на амбразуру: «Остановитесь! Уважаемые присяжные заседатели, СААБ был осмотрен 17 марта 2005 года. Суд не находит весомых причин осматривать СААБ спустя пять лет».

Квачков горько резюмирует: «Мой СААБ пять лет простоял в Генеральной прокуратуре как вещдок, а БМВ Чубайса и Мицубиси охранников были срочно проданы, так как на них о многом говорящие следы и взрыва, и обстрела».

Судья вновь заводит заезженную, крайне надоевшую пластинку: «Квачков! Я Вас останавливаю! Подобные разговоры, которые Вы производите, в судебном заседании не допускаются!»

Першин стремится вести допрос: «Бывали ли в СААБе Яшин и Найденов?».

Квачков: «Яшин бывал часто, мы дружили семьями. Ездили по ветеранским делам. А вот Найденов ни в кепке, ни без кепки в машине не бывал никогда».

Першин: «Почему же тогда на кепке обнаружены волосы, которые могли произойти от Найденова?».

Квачков: «Мы просили следователя провести генетическую экспертизу, но нам отказали».

Судья привычно: «Я Вас останавливаю, Квачков! У меня такое впечатление, что Вы, Квачков, принимаете все меры, чтобы я удалила Вас из зала. Так вот, я Вас не удалю!»

Першин: «Каков род трудовой деятельности Вашего старшего сына Александра?»

Квачков: «Мой сын работал охранником с лицензией на ношение оружия в частном охранном предприятии. То, что до этого мой сын служил рядовым в спецназе, имело огромное значение для его работы».

Судья как заведённая: «Я Вас останавливаю! Это не имеет значения для данного дела!»

Квачков переформулирует: «Мой сын работал охранником в частном банке для выполнения специальных задач. Рейдерство тогда не считалось уголовным преступлением. И к бывшим десантникам обращались для решения подобных задач».

Першин: «Где жил Александр?».

Квачков: «Сначала с нами на Бережковской набережной. Потом Саша переехал в квартиру на Беловежской. У меня дочь – инвалид первой группы. Она поступила в техникум-интернат и переехала в общежитие, а Саша - на Беловежскую».

Судья срывается. Уже не останавливая подсудимого, она ставит на обсуждение вопрос о применении к подсудимому Квачкову меры воздействия в виде удаления из зала судебных заседаний.

Защита дружно протестует.

Першин, вконец измотанный стычками с судьей, из последних сил бросает в сторону судейского престола: «Это решение будет незаконным!».

Адвокат Чепурная почти молит судью: «Прошу предоставить подсудимому Квачкову возможность дать показания в полном объеме. Оснований его удалять не имеется… Прошу не удалять Квачкова, чтобы его права на защиту не были нарушены».

Подсудимый Миронов не просит, наоборот, ставит диагноз суду: «Ваша честь, удаление Квачкова на столь ключевом и важном моменте, как его показания, превращают суд в профанацию, потому что возникает вопрос, ради чего мы здесь собрались? Ради того, чтобы всё-таки понять, что это была за имитация, кто за ней стоит, при каких обстоятельствах она была спланирована и реализована? Или будем дальше публично продолжать гнобить с подачи стороны обвинения подсудимых, которые, по-моему, и так уже настрадались выше крыши».

Диагноз Миронова потрясает судью Пантелееву: «Суд предупреждает подсудимого Миронова о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании, оскорблении суда и стороны обвинения! Суд предупреждает, что при повторном нарушении порядка в судебном заседании, проявлении неуважения к суду подсудимый Миронов в соответствии с частью третьей статьи 258 УПК Российской Федерации будет удалён из зала судебного заседания! Выбирайте слова, которые Вы произносите. Здесь производится судебное действие, государственное действие! Здесь слова, которые Вы используете в своей речи, употреблению не подлежат и не могут подлежать!»

Миронов, уверенный, что высказался на добротном русском литературном языке, просит: «Ваша честь, не могли бы Вы уточнить, какие именно мои слова не подлежат употреблению?».

Судья аж дар речи теряет от возмущения: «Ваши слова, которые Вы произносили, я повторить не могу, потому что, во-первых, Ваша просьба носит некорректный характер и оскорбляет суд, а во-вторых, те слова, которые Вы произносите, я как человек физически произнести не могу. Не только процессуальным, но и непроцессуальным образом, м-м-м, путём, в непроцессуальной ситуации я таких слов не произношу!»

Мироновский диагноз незаконному судейскому произволу у Роберта Яшина, выступившего следом, вырастает в окончательный приговор: «То, что здесь творится, это не судебное заседание, это – разборка. Ещё она похуже, чем на блатном сходняке, там и о справедливости больше думают, и о равноправии сторон больше думают, и человеку высказываться дают перед тем, как принять решение, а здесь Ваши придирки к интонациям, взглядам и так далее – смешно смотреть. И это судебное заседание!? Ещё удалить хотите?! У человека судьба решается, а Вы ему рот затыкаете!»

Переполненный напряжением накалённый зал не выдерживает, взрывается криками: «Правильно!», «Позор!», «Это не суд, это – судилище!».