Андрей Фурсов - Колокола истории

Это нормальный способ функционирования коммунизма, обусловленный как фактом, так и способом его возникновения. Почвой неестественной и отрицательной остается для коммунизма капитализм, точнее его определенное историческое состояние. Поэтому коммунизм так быстро сжигает себя, питается собой. Его жизни хватило ровно настолько, сколько просуществовала, во-первых, конкретная форма капитализма, которую он отрицал, и во-вторых, субстанциональное наследие докоммунистических времен. Пытаясь «подморозить» СССР в 1946–1953 гг., Сталин действовал на основе абсолютно верного понимания природы коммунизма. Однако переспать с Историей против ее воли нельзя.

Все это не означает, что кроме коммунизма в русской истории начала XX в. ничего не было. Было. Но реализация коммунизма уничтожила все остальные формы в качестве значимых альтернатив. Отсюда не следует, что коммунизм перемолол абсолютно все и в равной степени. Нет, ни одна целостность не исчерпывается системными характеристиками. Даже столь функциональная, как коммунизм, представлявший собой некий способ эксплуатации без адекватного ему исторического (т. е. характерного только для него по уровню развития производительных сил) «материального» способа производства.

Коммунизм рождался и рос в очень запутанной и сложной обстановке, которая была в то время характерна для мира. Существование функции автономно от субстанции, дробление одного уклада на несколько субукладных форм, каждая из которых приобретала самостоятельное значение, — это еще цветочки. На полупериферии и периферии капиталистической системы — в этих колыбелях коммунизма — на одном и том же пространстве (географическом, экономическом, социальном) сосуществовали такие формы, которые в центре системы — на Западе, были возможны только диахронно, как сменяющие друг друга стадии. Например, первоначальное накопление капитала в «нормальном! (происходящем в центре) развитии предшествует накоплению капиталов, капиталистическому накоплению. На полупериферии и периферии они нередко сосуществуют в пространстве, ведут борьбу за одни и те же ниши. При этом первоначальное накопление капитала, как показывают исследования по колониальной истории Юго-Восточной Азии, Индии, Африки, теснит капиталистическое накопление или даже блокирует его. А соответственно социальные и политические силы, которые воплощают первое или стоят за ним, теснят и блокируют те, что связаны со вторым.

Но что значит «первоначальное накопление капитала»? Это ведь по сути генезис капитализма. Получается, что за пределами центра капиталистической системы в определенных условиях воспроизводится генезис капитализма! Представьте, вам в кино с помощью обратного хода пленки показывают, как ребенок появляется из материнской утробы, а затем возвращается туда — и так много раз: туда — сюда, туда — сюда. Нереально? А вот с капитализмом на периферии — это реально. Разумеется, «повторяющийся генезис» — это уже не генезис, это особая форма особого деформированного развития. Но вот что важно: искривление социального пространства и времени в мировой капиталистической системе создавало ситуации, когда отрицание капитализма оказывалось возможным и изнутри (борьба одних расщепленных субукладных форм против других), и извне — из прошлого, но так, как будто из будущего, с позиций генезиса, пожиравшего, подобно Хроносу, своих «социальных детей». Фантастическая ситуация: воспроизводящийся генезис капитализма как средство борьбы с капитализмом и оплот его отрицания. Фантастический реализм.

Результат — запутанность экономических, социальных и политических отношений; превращение целых групп в социальные невидимки с точки зрения марксистской или либеральной теорий; непредсказуемость социальной борьбы, когда «все смешалось в буйном танце» — небуржуазные, некапиталистические группы выполняют роль буржуазии и персонифицируют функцию капитала, а капиталист скрывается под маской мандарина, землевладельца-абсентеиста или даже вождя племени; общество — не капиталистическое (по крайней мере, еще), а какие-то группы уже считаются буржуями и пролетариями. Более того, одна и та же группа — крестьянство — вдруг оказывается разделенной на буржуазию и «трудовое крестьянство» примерно в равной пропорции и независимо от использования найма. И все это на глазок. Политическая проекция подобных ситуаций становится кошмаром для «заинтересованных сторон».

При этом, повторю, внешне ситуация может стать фантастически запутанной, а реальность — невидимой. Не случайно в 20-е годы Коминтерн голову себе сломал, стараясь соотнести расклад политических сил, например в Китае, в соответствии с их классовой, укладной основой. Выходила сюрреалистическая картина, похожая на «Человека-невидимку» Дали: основные классовые субъекты не просматривались. Ну а компартия Индонезии уже не голову, а шею себе сломала, попытавшись в первой половине 60-х годов провести аграрное переустройство на Яве. В соответствии с «линейными» классовыми принципами трудно было понять, кто эксплуатируемый, а кто — эксплуататор в этой не эволюционно и не революционно, а инволюционно приспосабливающейся к капитализму местной системе.

То, что отрицание капитала там, где он слаб как субстанция, создает путаницу, связано со следующим. Прежде всего, отрицается капитал-субстанция в его низших формах. Однако, и это самое главное, основной удар объективно оказывается направленным, с одной стороны, на такие субстанциональные формы, которые капиталом не являются, но функционируют как его органы (например, частная собственность на землю); с другой — на функциональные формы капитала, осуществляющие интеграцию данного общества в мировую систему (государство, армия, банки, почта, телеграф, телефон). Но что самое интересное, борьба против этих форм ведется, во-первых, с целью их захвата, во-вторых, с помощью капиталистических же функциональных форм организации: партии, идеологии. Внешне все это может выглядеть как борьба, имеющая минимальное отношение к проблемам капитала, схваток пролетариата и буржуазии. В стихотворении «Русская революция» Волошин писал:

Я оставляю в стороне проблему, почему русский сон так часто грезится под чужими именами, будь то имена татарские, немецкие или еврейские. Это — проблема Русской Системы, русской судьбы. Меня сейчас интересует другое — то, что подпадает под волошинское «судьба». Ведь Волошин очень четко уловил то, что на русских подмостках разыгрывается какая-то не только русская драма. И в том же стихотворении ниже он прямо говорит об этом: