Андрей Фурсов - Колокола истории

Иными словами, в эпохи великих социальных революций — и чем более великих, тем в большей степени, — событийность, словно вдруг взбесившись, делает прыжок и выскакивает по ту сторону закона и случая, в такую социальную вселенную, где различие между ними практически иррелевантно. Событие, таким образом, превращается в бытие. Событие — бытие революционных эпох. По крайней мере, единственно значимое бытие. Событие и человек, отдельный человек с его поступками — вот что значимо в революциях. Революции сингулярны, они суть социальные сингулярные точки, все в них сведено в одну точку: общество, пространство, время.

Когда у всех сфер — одно время Т, одно на всех, уплотненное, сжатое и ускоренное, тогда решение политического лидера или один законодательный акт или одно лицо и его «ндрав» может перевесить значение «объективных» экономических факторов, которые на самом деле утрачивают объективность — в кризисные эпохи все субъективно и объективно одновременно; упадки и особенно революции находятся по ту сторону объективного и субъективного. Раздерганная, ослабленная, распадающаяся система — не более, а скорее менее объективна, чем индивидуальный субъект или малая группа, вокруг которых как центра притяжения возникает новый социум. Внешне кажется, что свобода воли ломает необходимость, а исторический субъект торжествует над социальной системой Короче — праздник Истории. Или наоборот: тризна, поминки. В любом случае в ситуациях системного кризиса, в состоянии «социосистемной невесомости» уравниваются веса «властных» личностей и «властных» подсистем. Непонимание этого ведет к тому, что даже очень умные люди начинают наивно рассуждать, например, о падении коммунизма и распаде СССР в терминах «предательства Горбачева», «заговора трех обкомовцев». По-видимому, действительно бывают ситуации, когда можно «предать» систему. Они возникают тогда, когда на самом деле предавать уже нечего. А следовательно, термин этот не годится, и вопрос должен ставиться иначе.

Еще один немаловажный вариант причинно-следственных связей в обществе — горизонтальное воздействие одних подсистем друг на друга в различные отрезки времени, не Э1 С2 Н3, а Э1 Э2 и т. д.; С1 С2 и т. д.; Н1 Н2 и т. д.. [27] Там же. — С. 5. Ясно, что каждая отдельная подсистема внутри данного общества будет выступать как автономная и саморазвивающаяся тем более, чем менее интегрированный характер имеет система. Последнее особенно типично именно для периодов системных кризисов, так называемых «переходных» эпох. Они характеризуются не только тем, что повышается роль нелинейных форм причинно-следственных связей, но и тем, что возникает система «многоукладности», сосуществования всех этих типов, сочетания причины и следствия: вертикальных и горизонтальных, одновременных и разновременных, целостных и частных, моментальных и протяженных. Все это запутывает социальный процесс, повышает роль событийности, делает развитие малопредсказуемым. Время как бы сжимается в сингулярную точку момент-эпохи, и это сжатие ломает и крушит хребет нормальных, диахронных причинно-следственных связей, плодя на свет иные — необычные и даже уродливые формы этих связей. Формы-уродцы словно мстят человеку и истории за свое уродство, создавая безумный мир революционной эпохи, в котором почти невозможно ориентироваться. Мир, в котором побеждают рациональные безумцы с железной волей.

Быстрый темп изменений в период системного кризиса, общественных трансформаций диктует, казалось бы, быструю реализацию в социальной сфере тех сдвигов, которые произошли в экономике (Э1 — С2). Однако период, о котором идет речь, характеризуется расстыковкой различных сфер, усилением их автономии, поэтому результат может проявиться не в социальной сфере, а сразу — в политико-идеологической и уже «оттуда» оказать влияние на социальную (инверсия сфер и типов воздействия). Горизонтальный тип причинно-следственных связей ломает обычный, вертикальный.

Другой пример: воздействие целостных факторов на социальную сферу и от нее — на экономику (инверсия вертикальных связей). Привычные причины и следствия как бы меняются местами и следствие может оказаться причиной того, что само принято считать причиной! Наконец, дисфункция общественных подсистем в периоды упадка и кризиса может вести и к тому, что воздействие не выходит за рамки отдельной сферы, и причина становится собственным саморазрушительным следствием. Тогда в силу вступают уже законы социального регресса, распада, деградации, инволюции. Становится трудно разобраться: прогресс ли выступает форме реакции или реакция в форме прогресса. В подобной ситуации то, что для одного общества в один период его развития (например, в его нормальном функционировании) принято считать «путем вверх», конструктивной формой, в другом обществе и в период упадка может стать формой распада, «путем вниз». Или в лучшем случае — средством камуфляжа для приходящих в состояние распада, упадка и гибели социальных групп, стремящихся подать себя в нетрадиционном, непривычном, а потому — обманчивом и обманывающем виде: «рынок», «капитал», «правовое государство». Как там у Чехова? «А заглянешь в душу — крокодил».

«…Раздавить гадину тоталитаризма» во имя правового государства, рынка (капитала) и демократии — трех источников, трех составных частей посткоммунизма — вот лозунги почти недавнего прошлого. Десять лет прошло, и не осталось ничего от лозунгов, не говоря уже о том, что не построено правовое государство, что не создан рынок, что демократия стала бранным словом. Осталась дырка от бублика, почти в буквальном смысле — в том смысле, что значительная часть общества лишилась вещественной субстанции, того, без чего невозможно существование частной собственности, правового государства, демократии, того, что ныне разрушено. Как заметил в своем дневнике И.Дедков, это «разрушение вломилось в каждый по сути дом. Эти дома только-только — усилиями нескольких поколений — стали походить на человеческие жилища. Только-только в этих домах стали возрождаться или складываться свои традиции, преемственность поколений. И хотя эта медленная жизнь, медленно строящиеся дома еще не вобрали в себя многих полубездомных, но она все-таки их вбирала и расширялась». [28] «Меняются седоки, а скачка прежняя» (И.Дедков: Из дневниковой записи и набросков последних лет) // Лит. газета. — М., 1994, № 52. — С. 6.

Здесь необходимо сделать два замечания, которые корректируют мысль И.Дедкова, но от которых тем не менее не легче. Во-первых, «вбирать и расширяться» медленная жизнь перестала на рубеже 70–80-х годов, когда для огромной массы населения она замедлилась совсем. Во-вторых (правда, от этого не легче), все это уже было в Русской Истории — не в первой: много вещественной субстанции было унесено Ветром Русской Истории, Ветром «Северовостока» (М.Волошин).