Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Криминальному классу нужна криминальная религия. Не религия, готовая спасать заблудшую криминальную душу, а религия, готовая метафизически санкционировать покорность… Кому? Представим себе успех эксперимента по созданию беспрецедентно покорного контингента. Представим себе, что этот контингент (антропопродукт, сооруженный по воле специфического заказчика) будет за пайку вкалывать и благодарить, благодарить и вкалывать… Ну, так скажем, хозяина. Хозяин, получив такой контингент, стрижет сверхприбыль и жиреет…

Чего же не хватает в этой «социальной мистерии»? Грабежа в ней не хватает… Криминальной оргии… Ну, доходяги в лагере… Ну, раздавленные рабы… Превращение мира (и даже страны) в криминальную зону? Криминальная культура, криминальная (вне спасающая криминальные души) религия… В чем тут основная проблема? Зона не самодостаточна. Криминалитет может организовать некую социальную Систему на своих, достаточно специфических основаниях. Но такая Система — это субъект криминальной деятельности. Субъекту нужен объект. Система — это «пожирающее». Ей нужно «пожираемое». Криминальный социум должен грабить другой, некриминальный, социум. То есть он по определению является не жизнесоздателем, не жизнеорганизатором, а, так сказать, жизнепользователем.

Революционер — враг существующего порядка. Но он хочет организовать другой порядок. Ради этого он идет на жертвы, бросает вызов закону и власти. Он может организовывать в том числе и криминальные действия ради своей победы. Чем занимался Камо? Именно этим. Но, придя к власти, революционер будет организовывать жесточайший порядок ради осуществления своего Идеала.

Криминальный субъект, как бы «велик и могуч» он ни был, не будет (а) заваливать власть и (б) устанавливать свою, беря на себя ответственность за жизнеустройство. Он не устроитель, а специфический пользователь.

«Мы живем в государстве, а они — в банде», — говорит в кинофильме начальник милиции, устанавливающий советскую власть, своему порывистому молодому сотруднику, не понимающему, почему надо бандитов судить по закону («они-то, мол, нас не судят»).

Банда — это высокоорганизованная социальная система, готовая грабить общества с любым типом государственной власти. И не готовая эту самую государственную власть осуществлять. Просто не понимающая — зачем.

Есть одиночные и плохо изученные случаи, когда банда, не отказываясь от своей сущностной и функциональной специфики, создавала государства. Примерами таких мафиозных, криминальных в строгом смысле слова государств являются так называемые «пиратские королевства». Наверное, можно немного расширить список, причем достаточно аккуратно. Колумбия — криминальное государство? Она была им в течение какого-нибудь периода?

Или все же наркомафия в Колумбии правила бал, но не огосударствлялась до конца — ни функционально, ни сущностно? Мне представляется, что даже в Колумбии окончательного огосударствления наркомафии все же не происходило. В том числе и по причинам сугубо рационального свойства. Ну, огосударствились… Что дальше? Новых забот — чрезвычайно много. А новых возможностей, причем лакомых, таких, которыми хочешь и можешь воспользоваться?

Я никоим образом не хочу сказать, что Россия воплотила то, что не удавалось сделать Колумбии, и стала пиратским королевством. Я описываю одну из тенденций, причем не в том виде, в котором она отчасти реализовалась. Это я описал много лет назад в книге «Постперестройка». Здесь же я хочу экстраполировать имеющиеся тенденции далеко за их нынешние рамки. И не для того, чтобы дать политический прогноз. А для того, чтобы нащупать некий условный альтернативный метафизический (и именно метафизический) потенциал цепи перестроек (перестройки — 1, — 2, — 3 и так далее), коль скоро эта цепь будет реализована.

Я мог бы поступить гораздо проще, сославшись на Танатос как дух перестроек. И указав, что коль скоро дух таков, то он и восторжествует при движении по перестроечной траектории. Я мог бы, далее, привести живые примеры на эту тему. Но я не агитпропом занимаюсь. Я не других уговариваю. Я сам для себя в чем-то разбираюсь. И пусть лучше это разбирательство, неся в себе переборы и шероховатости, что-то доуточнит, чем эти уточнения будут выведены за скобки во славу гладкости осуществляемых построений.

Да, я рассматриваю одну тенденцию и экстраполирую оную за всяческие пределы. Да, это называется антиутопия. Но не зря ведь используется такой жанр. Видимо, он позволяет что-то понять в реальном процессе. Конечно же, если не впадать в соблазн прямого отождествления реальности и антиутопии. Так я и не поддаюсь ничему подобному. Я слишком хорошо понимаю, чем это чревато. И потому так подробно оговариваю условность осуществляемой мной интеллектуальной игры. А также ее роль в проводимом исследовании.

Что же именно я хочу доводить до логического завершения? Прежде всего, некий частный, но очень важный принцип перестроечного мышления (и действия), который я называю «инверсией».

Перестройщик не отказывается от методов, применяемых проклинаемой им идеократией. Он всего лишь выворачивает эти методы наизнанку. Он хочет по-прежнему руководствоваться передовым учением, но другим… Учиться у классика… Но у другого… Воевать с врагом, а не исследовать явление… Но врагом становится то, что недавно еще было духовно единокровным. Чем единокровнее это было вчера — тем ненавистней оно теперь. И наоборот.

Идеократия, в которую перестройщик входил в качестве интеллектуала или даже умствующего чиновника, создала систему описаний того, что она назвала своим онтологическим (и даже «светско-метафизическим») врагом, — капитализма. Перестройщик может высмеивать отдельные штрихи в картине, созданной ужасной идеократией для описания ужасности капитализма. Но он картину не пересматривает. Он говорит: «Вы это назвали ужасным злом? А это, на самом деле, благо. Огромное и несомненное благо! Зло же — это вы!» Что такое «это», которое надо было раньше разрушать, а теперь возводить на своей земле как храм блага и истины? Перестройщик не пересматривает характеристик «этого», данных идеократией: «Да, характеристики «этого» именно таковы! Но это не возмутительно, а замечательно! И будет осуществлено там, где с этим боролись. А все, что продолжает борьбу с «этим», будет сметено!»

«Это», то бишь капитализм, предъявлялось советской идеократией своему обществу как мерзость и наделялось потому «грабительской сущностью». Обладало ли «это» именно грабительской сущностью, вменяемой ему советской идеократией? Верила ли сама идеократия в такое описание или считала его необходимым для народа идеологическим мифом?