Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

А у нас все по принципу «быстренько, быстренько, сама, сама, сама». Интеллектуалы — «быстренько, быстренько»… А силы времени…

Я не знаю, понимает ли российская власть суть нынешней общемировой ситуации. Но, в конце концов, власть не для того существует, чтобы понимать суть. А для того, чтобы реагировать на муть, порождаемую этой, какая она ни есть, сутью. На всякие там Цхинвалы и прочее.

Но интеллектуалы-то наши российские… неужто все по принципу «чего изволите-с»? Коли так — то добра не жди.

Никто не охарактеризовал эту самую суть нынешней общемировой ситуации, суть, ускользающую от власти или игнорируемую ею, емче, чем покойный граф Йорк фон Вартенбург, чьи прозрения так высоко ценили и Дильтей, и Гуссерль, и Хайдеггер.

Владимир Владимирович Путин, в отличие от меня, блестяще владеет немецким языком. И он может насладиться прочтением писем графа Йорка фон Вартенбурга в оригинале (Briefwechsel zwischen Wilhelm Dilthey und dem Grafen Paul Yorck von Wartenburg 1877–1897, Halle a.d.S. 1923).

Я убежден, что и прочтение этих писем, и прочтение откровений других выдающихся людей, говоривших о подготовленном к захоронению проекте «Модерн», и порожденный этим прочтением иной взгляд на нашу реальность могли бы многое изменить. В частности, прекратить несвоевременные разговоры о модернизации как таковой. И уж о модернизации мягкой, открытой и органичной — тем более.

Один царедворец скажет: «Нашим лидерам недосуг». Другой добавит: «Им Иван Ильин нравится». Нравиться могут и должны барышни. Что же до Ивана Ильина, то он был просто заворожен тем мироощущением и миропониманием, которое так тонко выражено графом фон Вартенбургом в его письмах Дильтею.

То, что российским политическим лидерам нравится Иван Ильин и не нравится мобилизация, идеологизация и прочие рецидивы имперскости, понятно. Глухой не услышит.

Сталину, кстати, тоже абсолютно не нравилась индустриализация «от группы А» с ее необходимостью концентрировать главные ресурсы в тяжелой промышленности. Тем более, что ее навязывал Троцкий, требовавший посылать гильотину в деревню. Нравилась же Сталину индустриализация «от группы Б». Та, которую предлагал Бухарин. И он даже искренне восклицал, обращаясь к оппонентам Бухарина: «Вы нашего Бухарчика не трогайте!»

А потом нечто случилось. Называлось это нечто мировым кризисом. А также… Впрочем, исторические экскурсы должны быть короткими. Случилось нечто, и все. Это называется — сложилась новая объективная ситуация. К этой объективной ситуации добавилось и нечто субъективное. Апокрифы гласят, что Сталину, приехавшему с инспекцией и убежденному в эффективности бухаринской модели, какой-то преуспевающий аграрий той эпохи, позже названный «кулаком», сказал: «А ты, рябой, мне спляши, тогда я, может, тебе и дам хлебушка!»

Сталин и тогда Льва Давидовича не послушался и гильотину в деревню не послал. Он послал туда нечто, лишенное декоративной прецедентности, столь любимой Троцким. Что именно он туда послал, все мы знаем. И чем это обернулось, знаем. Но войну мы как-никак выиграли. А если бы не послал, то не выиграли бы. И все было бы органично, открыто, мирно и по Бухарину. Но только не было бы ни России, ни человечества. А был бы один всемирный Освенцим.

Я не знаю, говорил ли нечто подобное какой-то аграрий Сталину. Но что именно Кондолиза Райс сказала Путину и Медведеву, я знаю точно. Впрочем, Кондолизу Райс я намерен обсудить несколько позже. А сейчас хотел бы завершить цитирование полюбившегося мне графа фон Вартенбурга: «И тогда я наслаждаюсь тихим разговором с собой и общением с духом истории. Он Фаусту в его келье не являлся и маэстро Гете тоже нет».

Далее граф говорит о том, что ни Гете, ни Фауст не отшатнулись бы в испуге от такого явления к ним важного и захватывающего донельзя духа истории. Он говорит, что дух истории в каком-то глубоком смысле более дружествен и родствен человеку, чем обитатели леса и поля. После этого он говорит об УСИЛИИ, порождающем эту встречу человека и духа истории, и в завершение указывает: «Усилие тут имеет сходство с борьбой Иакова».

Вот ведь как человек, вел-вел и вывел на главное — усилие, имеющее сходство с борьбой Иакова.

Нет западного политика вообще и американского тем более, который бы не завибрировал при упоминании Иакова. Апелляция к Иакову — не «еврейская выдумка», а осевой принцип всей западной цивилизации (да и исламской тоже). Он особо почитаем протестантами вообще и англосаксонскими в первую очередь. Но нечто сходное есть и у народов, чья культура сформировалась без влияния Библии («потеря лица» в Китае, «кодекс чести» в Японии и так далее). Но мы сейчас анализируем Запад. Для него борьба Иакова, сходство усилий с борьбой Иакова — это, повторяю, принцип, порождающий очень многое. Внешнеполитическую доктрину, логику проведения переговоров, способы поведения в конфликтах, психологическую оценку партнеров…

Для Запада мир делится на «народы Иакова» и «народы Исава». В этом, конечно же, есть и надменность, граничащая с расизмом, и почва для так называемой русофобии. Но есть и нечто, требующее не отторжения, а осмысления. Народы Иакова — это народы, для которых первородство важнее чечевичной похлебки. А народы Исава — народы, которые готовы на богопротивный «иксчейндж».

Западный политик, прежде всего, устанавливает, кто его партнер. Он, так сказать, из колена Иакова или из колена Исава? Если он из колена Иакова, логика поведения одна. Если из колена Исава — другая. Группы, готовящие переговоры, отслеживающие их результаты, формирующие предложения по части кнута и пряника, создающие психологические портреты, могут и не использовать метафору Иакова и Исава. Но они пропитаны этим духом. Они воспитаны в этой культуре. И уж тем более в этой культуре воспитаны политические лидеры.

Может быть, для романского мира это и не является сверхдоминантой, хотя все равно присутствует. Но для англосаксонского мира это именно сверхдоминанта. Так сказать, альфа и омега реальной политики.

А теперь введем поправку на ситуацию. Пока ситуация стабильна и ничто никому не угрожает, всегда доминируют цинизм, система своекорыстных интересов, мелкие амбиции, политическая лень и прочее. Так мир устроен. Но как только возникает хотя бы кризис (а уж тем более угроза коллапса), как только обостряется конфликт, задевая экзистенциальную тему (что такое ядерная война? это экзистенциальная тема!), сверхдоминанта выходит на поверхность. И тогда альтернатива между Иаковом и Исавом (вопрос о первородстве и чечевичной похлебке) дополняется тем самым усилием Иакова, о котором говорит граф фон Вартенбург.

С кем именно боролся Иаков, получая следующий после Авраама (более высокий) уровень отношений с Богом, — с Богом ли, Ангелом или Сыном Божиим — это теологически открытый вопрос. Но то, что Исав рвался к похлебке (Иметь), а Иаков к тому, чтобы Быть, и получил в результате новое качество Бытия, — это понятно всем. И теологам, и политикам.