Лев Тихомиров - Начала и концы: либералы и террористы

В этом crime supreme, [25] Крайнее преступление (фр.). преступлении из преступлений, дух анархии находил свое последнее слово. И с ним же он произнес бессознательно высшее признание самодержавной власти.

Слабый, оторванный клочок «дикого мяса», выросший в язве денационализованного слоя, эта самозваная «революция» напрасно искала способов разрушения строя . Великая страна не давала их, «революция» была не ее , не касалась до нее. «Революция» могла делать только то, что было бы доступно и для банды чеченских абреков, вздумавших мстить за своих казненных вождей. Россия национальная, которую требовалось разрушить, была неохватима, недосягаема, недоступна нападению. И «революция» сказала, что тоща нужно обрушиться на Государя России, что это одно и то же.

Никогда, ни в чем самодержавие не могло бы получить такого поразительного признания, как в этом кровавом злодеянии!

Обезумевшим оставалось еще только узнать, что если Государь смертный как человек, то он бессмертен как учреждение, пока Россия есть Россия, пока светят лучи народного сознания, преломляющиеся в своем великом средоточии. Попытка задуть светящуюся точку преломления могла стать реальной; как преступление, как средство политического действия, эта попытка оставалась большей химерой и бессмыслицей, чем все предыдущие хождения в народ.

И когда черное дело совершилось, свет сиял по-прежнему, и мир еще раз увидел, что где «революция» сводится на злодейства против представителей строя, там никакой революции нет и не может быть.

Террористическое движение было выводом, внутренне вполне логичным, но, я уже раньше сказал, таким, который сделали сами революционеры . Общество, хотя бы и наиболее передовое, его не делало. Наиболее последовательный либерал эмигрант Драгоманов, [26] Драгоманов Михаил Петрович (1841–1895) — один из идеологов украинского сепаратизма, историк и публицист. С 1876 года в эмиграции. не стесняемый никакой цензурой, сразу отнесся к терроризму весьма несочувственно. Сослаться на него я считаю вполне убедительным, потому что Драгоманов совершенно ничем не отличается от остальных наших конституционалистов, кроме большей опытности и лучшего политического образования. Говорил же он «свободно» — за границей, без цензуры, без страха.

Передовое общество стало от террористов особняком. Но этого обособления я тоже не желаю преувеличивать.

Во-первых, повторяю: терроризм был бы совершенно немыслим, если бы основная подкладка русского «передового» миросозерцания не была анархична. Это миросозерцание совершенно расшатывало основания нравственности , оно отнимало у человека всякое прочное руководство в определении того, что он может себе позволять и чего не может. Драгоманов мог сколько угодно упрекать террористов в теории «исключительной нравственности», но он не имел никаких способов доказать им, что они не правы, потому что в конце концов, отвращаясь от их способов действия, мог в действительности руководиться лишь инстинктом. Общие «идеалы прогресса», определяемого либералами, вели (хотя бы сами либералы этого искренне не сознавали) к тому, чего хотели революционеры.

Устранение препятствий, лежащих на пути этих идеалов, роковым образом представлялось делом нравственным. Эмигрант Лавров, которого понятия о нравственном воспроизводят мнения весьма значительной части «передового общества», [27] Повторяю, что свое учение о нравственности Лавров излагал в легальной, цензурной литературе, еще даже будучи «нашим почтенным», «нашим известным» и т. п. тоже сначала был против террора, но в конце концов принужден был сознаться, что его «молодые друзья» логичнее его, и сам должен был построить силлогизм, их оправдывающий.

«Русский прогрессист, — писал он в 1885 году, — не может колебаться в выборе пути… Эта борьба не есть еще царство нравственных начал, но неизбежное условие торжества царства их… Ни одну ступень на этой лестнице (борьбы. — Л. Т.) нельзя миновать… Социальная революция обещает быть кровавою и жестокою, но цель ее есть цель нравственная и должна быть достигнута». Колебаться в этом случае значит «подвергать себя опасности поступить безнравственно, помешать торжеству царства нравственных начал» (Вестник «Народной воли. № 4. С. 83).

Эта косвенная связь терроризма с идеями некоторой части «общества» не могла не отразиться и чисто практическими последствиями в самом поведении этой части «общества». Факт в высшей степени плачевный, в высшей степени постыдный и для нравственного чувства, и для политического смысла общества, но факт, которого нельзя и не следует забывать. Иначе никогда не поумнеешь. Факт был такого рода.

В минуту преступлений, положительно беспримерных в истории, беспримерных потому, что они совершались даже не действительной революцией, а самозваной, преступлений, выражавших положительно беспримерную попытку узурпации, преступлений, в сравнении с которыми неистовства террористов французской революции представляют верх законности, — в такую минуту в русском обществе находятся хотя бы отдельные личности, оказывающие прямое пособничество убийцам. Я не буду цитировать политических процессов, это установивших. Напомню один факт, что ежемесячный бюджет «Исполнительного комитета» в течение нескольких лет колебался около 5000 рублей ежемесячно. Конечно, не студенты давали «на дело» эти 60 000 рублей в год! Еще, быть может, постыднее, что находились люди, сторонившиеся от прямой помощи, но относившиеся к сообществу политических убийств как к воюющей стороне и позволившие себе быть «нейтральными». Наконец, третьи выбирают этот момент для конституционной агитации. Революционеры действовали как тигры — эти господа избрали роль шакала. Революционеры, как разбойники, пускали в дело нож — эти господа пытались воспользоваться разбойничьим ножом для того, чтобы предлагать угрожаемому условия своей помощи. В нравственном отношении это низменность совершенно непонятная, которая, с одной стороны, не могла не возбуждать глубокого презрения революционеров, но с другой — окончательно развращала их. Террористу, если ему где-нибудь в подкопе или в засаде являлись еще какие-нибудь сомнения, стоило только вспомнить «адресы» или иные статьи «верноподданных» журналов, чтобы стряхнуть с себя все-все упреки совести или рассудка и выпрямиться во весь рост.

«Воля Всевышнего совершилась, — читаем мы в «Порядке» в марте 1881 года, — теперь остается только смириться пред несокрушимою волей Провидения и, не вступая с ней в тщетную борьбу , посвятить заботы, чтобы положить прочное основание для будущего… Государь, спросите вашу землю в лице излюбленных людей». «Страна» (№ 27) толкует об «ответственности за все, что делается на Руси, ошибки экономические, меры реакции, ссылки в Восточную Сибирь», обвиняет «руководителей реакции» и заключает: