Юркй Емельянов - Сталин перед судом пигмеев

Однако по всему миру распространялись искаженные данные о количестве репрессированных. Содержание «Архипелага ГУЛАГа» транслировалось западными радиостанциями на СССР по главам. Одновременно не прекращался поток радиопередач, посвященных бывшим заключенным в СССР. Книги и другие письменные материалы, в которых период пребывания Сталина у власти характеризовался исключительно как время массовых репрессий и казней, тайно переправлялись в СССР.

К концу 70-х годов американские советологи осознали, что «сталинский вопрос» может оказаться «ахиллесовой пятой» советского строя. Оценивая его значение, видный американский советолог Стивен Коэн писал: «Сталинский вопрос… имеет отношение ко всей советской и даже российской истории, пронизывает и заостряет современные политические вопросы… Сталинский вопрос запугивает как высшие, так и низшие слои общества, сеет распри среди руководителей, влияя на принимаемые ими политические решения, вызывает шумные споры в семьях, среди друзей, на общественных собраниях. Конфликт принимает самые разнообразные формы, от философской полемики до кулачного боя». Под влиянием таких оценок внешнеполитические стратеги США могли рассматривать историю сталинского времени как поле боя, на котором могли разыграться решающие сражения «холодной войны», а сфабрикованные ими образы Сталина в качестве эффективных орудий в этих сражениях. Эти сражения имели далеко идущие цели.

Советологи прекрасно сознавали, что, несмотря на хрущевские кампании по дискредитации Сталина, несмотря на ненависть к Сталину со стороны либеральной интеллигенции, уважение к нему сохраняется в советском народе. Они увидели в этом глубокие причины, объясняющие народные основы Советской страны. В своей книге Алекс де Джонг писал: «Сейчас среди водителей грузовых автомобилей и таксистов модно выставлять портреты Сталина в своих машинах…

Хотя «эксперты» объясняют их лишь протестом против слабости нынешнего руководства, на самом деле причина для этого проще: появление таких икон показывает наличие в великом русском народе устойчивой любви к «великому человеку» в их истории и возможно даже ностальгического желания возвращения к «старым добрым временам»… Сила сталинской иконы такова, что трудно себе представить, чтобы ее вновь не признали официальные власти. Эта икона воплощает самую суть советского представления о государстве».

Де Джонг писал: «Сталин не был одинок. Дело совсем не обстояло таким образом, будто злой человек управлял угнетенной страной. Он опирался на всенародную поддержку на любом уровне, потому что Сталина и его стиль управления любили; он по-настоящему был народным диктатором. Его партия следовала за ним, потому что видела в нем победителя. За ним шли, потому что видели в нем делового политика, на которого можно было положиться, в то время, когда стоял вопрос об их жизни или смерти. Он нравился населению страны, удовлетворив глубокие потребности, присущие их культуре… Он восстановил пуританские ценности старой Моековии, в которой каждый служил царю и государству, как только мог и умел, потому что такая служба была морально оправданной, а для сомнений, инакомыслия и бузотерства там не было места… Он взял на вооружение ту особую форму мессианского национализма, в соответствии с представлениями которого Москва являлась «третьим Римом»; такое восприятие позволяло русским ощущать свою особую историческую роль. Сталин превратил это чисто русское ощущение в острое осознание каждым советским человеком особой роли советского народа в мировой истории».

Фактически отвергая представление о том, что Сталин управлял людьми с помощью террора, де Джонг в заключение своей книги перечислял мотивы, которыми в первую очередь руководствовались советские люди, трудившиеся в годы правления Сталина: «Сталин создал систему, которая работала потому что люди были согласны работать на таких условиях. Они работали с охотой, трудясь во имя идеалов, или из ненависти к своим соседям, а иногда во имя любви. Более того, любовь к Сталину настолько глубока, что она пережила более тридцати лет официальной полу-опалы. Даже теперь дух Сталина неким мистическим образом ощущается».

Советологи осознавали, что сохранявшееся уважение к Сталину служит гарантией сохранения многих последствий созидательных дел советского народа, осуществленных в период пребывания Сталина у власти и под его непосредственным руководством. В своей биографии Сталина Адам Улам писал: «Человек, который создал этот мир, умер более чем двадцать лет назад. Его репутация была подвергнута нападкам, его тело было вынесено из Мавзолея, где оно лежало рядом с телом Ленина. Но по духу сегодняшняя Россия гораздо более сталинская, чем ленинская… Лишь когда советские люди смогут взглянуть на свое недавнее прошлое и признают, чем оно действительно было — да, конечно, трагическим и героическим, но во многих отношениях ужасным — тогда чары спадут и сталинская эра, наконец, закончится».

Советологи сознавали, что сохранявшаяся привязанность советского народа к Сталину означает, что советский народ сознает «свою особую историческую роль», «воплощает самую суть советского представления о государстве». А такие черты общественного сознания являлись препятствием на пути осуществления целей правителей США. Советологи видели свою задачу в том, чтобы разработать способы «освобождения» России от «сталинизма», а следовательно, от исторического сознания советских людей и от государственнических идей.

Образ Сталина, который фабриковался советологами, отвечал поставленной задаче: изобразить его бездушным деспотом, который руководит жестокой машиной страха и уничтожения непокорных. В то же время, заботясь о том, чтобы этот образ выглядел правдоподобным, американские стратеги «холодной войны» поощряли те публикации, которые позволяли бы увидеть в Сталине сильные человеческие черты.

Таким задачам отвечали, например, воспоминания Милована Джиласа «Беседы со Сталиным», переправленные им нелегально из Югославии и изданные в США. С одной стороны, Джилас отдавал должное уму Сталина, его эрудиции и проницательности. С другой стороны, уходя от серьезного анализа причин советско-югославского конфликта, Джилас сосредоточил внимание на резких высказываниях Сталина в ходе переговоров с лидерами Югославии и Болгарии и подробных описаниях застолий на даче Сталина, чтобы максимально подогнать образ Сталина под представления о жестоком и грубом диктаторе. Несмотря на то, что мелочность придирок к Сталину и явная раздраженность обиженного политика были очевидны, воспоминания Джиласа стали постоянно использоваться в советологических сочинениях для оценки личности Сталина и его политического курса.