Виктор Бондарев - Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин

В России евреям с екатерининских времен, когда их счет в стране из-за разделов Польши подскочил за каких-нибудь тридцать лет сразу на сотни тысяч, не дозволялось почти ничего, никогда и нигде. Но вели они себя при этом вполне тихо, сообразуясь с вколоченной за века привычкой не высовываться. Однако при Александре Втором положение стало меняться коренным образом. Прежде всего для торговцев, сумевших выхлопотать себе гильдейскую марку, и для мастеровых, — а в еврейской среде, практически полностью отлученной от земли (к редким исключениям как раз принадлежала семья Льва Троцкого), каким-нибудь, пусть самым нехитрым ремеслом владели, наверное, четверо из пяти мужчин. Этих людей перестала обязывать — пусть неофициально, лишь де-факто — черта оседлости; до 200 тысяч еврейских семей нашли себе место в посадских кварталах Москвы и других крупных городов центральной России, многим даже в столицу Петербург сделалось «вольно».

И вот, после гибели царя-освободителя, его наследник-«миротворец» с «серым кардиналом» Михаилом Катковым (кстати, начинавшим свою деятельность как либерал) и обер-прокурором Святейшего Синода Константином Победоносцевым начинают отыгрывать назад. В первую голову — в еврейском вопросе. В 1890-е годы московский градоначальник десятками уничтожает местные синагоги — понастроили тут, а где свидетельство о регистрации? Ах, просрочено?! Тысячи людей в спешном порядке гонят с обжитых и оплаченных квартир, выселяя в неизвестность… Новой «оттепели» им пришлось дожидаться до 1906-го: хоть откат в реакцию после Октябрьского манифеста Николая Второго наступил очень скоро, но права этносов он затронул на удивление мало, сосредоточившись в основном на преследовании оппозиционных политиков и свободной прессы..

Так, может, те молодые евреи в комиссарских кожанках, о ком поэт Багрицкий сочинял романтические сюжеты с садомазохистским подтекстом, мечтали отомстить за беду старших братьев, совсем как наш Ильич? Во всяком случае, взгляды родоначальников современного сионизма Теодора Герцля и Зеева Жаботинского в их жизни уж точно не сыграли той роли, что идеи Маркса — для Ленина.

А третий из Александров свое почетное прозвание получил просто за то, что при нем Россия не воевала ни с какой страной и даже не имела крупных восстаний на своей территории. С этой точки зрения он действительно уникум в списке русских царей; но если добавить хотя бы только вышеописанные «заслуги перед Отечеством» (а их у нас обсуждают почему-то редко и с явной неохотой, когда это делают не евреи), то придется признать, что задачам русской революции «миротворец», почивший вроде как до срока, но своей смертью, поспособствовал никак не меньше, а возможно, и гораздо больше, чем его отец и сын, убитые революционерами…

Но если роль евреев описана более-менее и осмыслена хотя бы на таком уровне, то поистине удивительно вмешательство маленького латышского народа даже не в российскую, а по сути, в мировую историю. Природа и причины этой «пассионарной вспышки» остаются загадкой, возможно, и для самих современных латышей. До Гражданской войны прибалтийские крестьяне — «нация батраков», как додумались их обозвать ура-патриоты газпромовской России, — не отличались воинственностью сверх норм местной истории и своего социального класса. Там если действовали застарелые исторические счеты, то в основном с местными же немцами, которые издавна завладели большей и лучшей частью земельных угодий на территории нынешних Эстонии и Латвии. И вот эти мирные люди превращаются в железную гвардию большевизма, «красных преторианцев». Они охраняют Смольный и Кремль, сражаются на всех фронтах Гражданской и побеждают гораздо чаще, чем проигрывают, не сдав ни одной позиции без приказа. Латышские стрелки представляли собой колоссальную силу даже просто физически: на пике войны их численность, по некоторым данным, достигала 80 тысяч! (Хотя надо полагать, не все в составе тех дивизий были этническими латышами; иначе выходит, что в «стрелках» служил каждый четвертый латыш призывного возраста.) Как бы там ни было, латыши буквально взяли штурмом шестую часть земного шара — а потом так же организованно, как действовали в боевой обстановке, отступили на прежние скромные рубежи.

Однако все эти тайники народной души крайне мало заботили и Ленина, и Сталина, и Троцкого. Нациям они отводили хоть и важную, но исключительно инструментальную роль в своих планах. К тому же Ленин был «страшно далек от народа», не только от русского крестьянства, но вообще от жителей России. Точно так же далек был Троцкий от традиций и обычаев своих предков. (Совершенно нелепы маниакальные упражнения тех «народных витий», что не раз и не два, но при каждом упоминании Льва Троцкого непременно добавляют в скобках: «Лейба Бронштейн». Словно он когда-нибудь старался от кого-то скрыть свое происхождение, или же фамилия Троцкий настолько типична для коренных русаков, что если срочно не схватить за руку и не вывести на чистую воду, то ни один читатель не заподозрит ни сном ни духом. Но дело-то в том, что при жизни Льва Давидовича местечковым именем его не звал ни один человек, по крайней мере, лично с ним знакомый. Ни в каком «штетле» Троцкий отродясь не проживал, вообще связей с этой средой не имел и даже поболтать с носителями идиша при самой большой нужде сумел бы, вероятно, не иначе как только переделывая по собственной догадке слова литературного немецкого языка.)

Сталин, вероятно, хотя бы смолоду знал Грузию несколько ближе, но лишь в преломлении ее книжной — церковной и поэтической духовности, да еще со стороны низов общества в маленьком городке. С корневой жизнью Сакартвело он соприкоснулся лишь в детстве, да и то постольку, поскольку в Гори за пределами старой крепости, воздвигнутой на скале, нет и сейчас четких границ меж городской застройкой, полями и виноградниками, а тогда подавно не было. Вино делают на каждой улице; даже если нет у тебя ни одной лозы — сосед поделится. Сельская родня, хоть и неблизкая, имелась тоже, как практически у любого кавказца. (Трогательную фантазию на тему этой несбывшейся линии в жизни правителя сочинил Фазиль Искандер в романе «Сандро из Чегема»; ни одному автору, не родившемуся в тех краях, написать такое не удалось бы.) Позже Сталин решил вовсе отвернуться от своей природы, сам себя назначив не просто полпредом, но родным сыном «самого талантливого, самого выдающегося народа из всех» — русской нации. И его поклонники в нынешней России эту идею принимают на ура. Уж кто-кто, а Иосиф Виссарионович для них — никак не «черножопый»!

Обстоятельства сложились так, что личный душевный протест будущих харизматиков, их неприятие родной крови и почвы попали в резонанс со стихией перезревшего народного бунта. И вот в общей сложности тридцать пять лет они руководили страной — «немец из русских», «русский из грузин» и «еврей- гражданин мира».