Гвидо Кнопп - Супершпионы. Предатели тайной войны

Обтянутый колючей проволокой и строго охраняемый лагерь стал менее чем за год Замком Грааля современной ядерной физики. Все, кто имел имя и звание в этой новой науке и не жил в оккупированной Европе, работали в этом захватывающем ландшафте среди диких каньонов и гигантских горных цепей ради одной цели: как можно быстрее создать готовую к использованию бомбу.

Лос-Аламос был таким секретным, что у лагеря не было даже адреса. Всю почту нужно было отсылать на почтовый ящик в Санта-Фе. Дети, родившиеся тут, тоже получали свидетельства о рождении с указанием места рождения: «почтовый ящик 1266». Собранные супермозги, многие из которых были еврейскими эмигрантами из Европы, перед своим отъездом никому не могли выдать расположение своего нового места работы. Многие рассматривали эту местность в горах Хемес как непроизвольно и странно опасную. Расположенный на высоте в 3000 м над уровнем моря лагерь относился к самым необычным в Америке: расщелины гор из песчаника, глубокие ущелья и отвесные, рассеченные скалы напоминали лунный ландшафт. Воздух над атомным лагерем был чист и прозрачен.

Евгения Пайерльс с восторгом описывала ее прибытие в Лос-Аламос. «Был вечер, Солнце быстро село, и краски были невероятны. Когда мы все выше и выше подымались по узкой дороге, появлялись все новые скалы и леса, и этот вид. Это было похоже на поездку в рай.»

Но условия жизни в покрытых волнистой жестью бараках были вовсе не райскими. Еда была лишь из армейских запасов. Печи нужно было каждое утро растапливать дровами. Единственным развлечением были вечерние визиты к коллегам и иногда — вечеринки. Тем не менее большинство физиков и техников работали как одержимые, думая о том, что их новое оружие приблизит конец войны и откроет лучшее, мирное будущее. Большинство работали по 14 часов в день и по 6 дней в неделю.

Научным руководителем в Лос-Аламосе был Роберт Дж. Оппенгеймер, родившийся в 1904 году в Нью-Йорке «вундеркинд». Еще в школе он мог читать греческих и латинских классиков без словаря и писал сонеты на французском языке. Как и многие другие его коллеги по Лос-Аламосу, он тоже учился в Гёттингене у Макса Борна. Он читал Данте на итальянском, Расина на французском, занимался санскритом и углублялся в сложнейшие вопросы физики и философии — но только с социальной и политической действительностью худощавый ученый стоял на «тропе войны». Его скрытая политическая «левизна», вынесенная из юных лет, сделала из него десятилетие спустя беспомощную жертву гнусной антикоммунистической «охоты на ведьм».

Новым сотрудником в теоретическом отделе «Оппи», как его называли друзья, был с самого начала полностью доволен. Фукс был трудолюбив и прилежен даже больше, чем обычно. Корпя над математическими проблемами, он часто покидал свой маленький кабинет лишь после полуночи. Через несколько недель Оппенгеймер пригласил молодого англичанина с немецким акцентом на еженедельные встречи всех ученых на руководящих должностях, хотя Фукс не занимал подобной должности. Клаус Фукс, который до своего попадания в Лос-Аламос был посвящен лишь в свою узкую часть самого секретного предприятия западного мира, принадлежал отныне к пятидесяти мужчинам, лучше всех знавших все об атомной бомбе.

Для своего характера замкнутый холостяк на самом деле оттаял под действием настроения прорыва, царившего в анклаве науки. На вечеринках из него вышел усердный танцор, все чаще обращался он к алкоголю, регулярно гулял по прилегавшим горам и вскоре завоевал славу лучшей няни в Лос-Аламосе. Но тем не менее многие все еще воспринимали одаренного математика из теоретического отдела как очень странного современника.

Эмилио Сегре, эмигрировавший из Италии физик-атомщик, принадлежавший к внутреннему кругу «Eggheads» — «Яйцеголовых» в Лос-Аламосе назвал тридцатитрехлетнего холостяка с постоянно спадавшими с носа очками «poverino» — «бедный малый». На обед он обычно шел один. Затем он кормил уток на маленьком пруду около лаборатории. Острое словцо о «человеке-автомате» обошло всех по кругу. Оппенгеймер однажды заметил, что Фукс, казалось, «взвалил на свои плечи всю тяжесть этого мира».

Зимой 1944/1945 года чувство беспомощности распространилось среди ведущих голов «Манхэттенского проекта». Обе альтернативы для постройки «супербомбы» столкнулись с неожиданными трудностями. Огромная фабрика в Ок-Ридже, хотя и работала уже долго, могла производить лишь ничтожно малое количество урана-235. До июня завод смог бы поставить только один кусок расщепляемого урана размером с кулак, едва достаточный для одной единственной бомбы. А для плутониевой бомбы все не было найдено технического решения.

Фукс работал сейчас над проблемой детонирования такой бомбы из нового, искусственного элемента. Ганс Бете, его научный руководитель, считал Фукса «самым ценным человеком в моем отделе». Разработанный Фуксом метод математических расчетов детонационной оболочки из обычного взрывчатого вещества используется и сегодня.

Но уже больше полугода он не поддерживал контактов с «Рэймондом». И именно сейчас, когда он пробился в святая святых англо-американской программы создания атомной бомбы и мог поставлять сведения, которыми располагали только сам Оппенгеймер и пара дюжин других исследователей.

Но как мог он сообщить что-то своему курьеру, если он не знал ни его имени, ни адреса?

Как раз здесь они оба точно последовали инструкциям безопасности для советских профессионалов шпионажа. Предложение ехать в Лос-Аламос пришло так неожиданно, что ему пришлось уехать до ближайшей условленной встречи. Неделями Фукс в оторванном от мира лагере оставался всего лишь неудавшимся атомным шпионом.

В феврале 1945 года он покинул Лос-Аламос — в соответствии с инструкциями попросив на это разрешения у ответственного офицера безопасности — чтобы посетить свою сестру Кристель. У нее он нашел сообщениеГолда и уже в тот же день позвонил в Нью-Йорк по номеру, который ему оставил его контактер. «Рэймонд» без промедления отправился в путь — с конвертом от Яковлева, в котором лежали полторы тысячи долларов для Фукса. Когда Голд захотел передать конверт, ему сразу стало ясно, что за святотатство он совершил.

«Его отказ был таким резким и однозначным, что я не проронил больше об этом ни слова», - рассказывал Голд пять лет спустя, — «было очевидно, что даже само такое предложение обидело его до глубины души.»

Деньги русские, возможно, могли платить курьерам и шпионам-космополитам, но не ему. Такого как он, который собственноручно управляет ходом истории, нельзя было купить за долларовые банкноты!

Фукс быстро сконцентрировался, кратко сообщил о своей работе в Лос-Аламосе и вытащил из кармана восьмистраничный документ, где написал, что он знает о «Манхэттенском проекте». Облегчение Яковлева и его начальников, видимо, было немалым. После полугодового молчания их источник в программе строительства атомной бомбы западных союзников снова заработал — и как! То, что сообщал нынче Фукс, намного превосходило все сообщенное ранее.