Жан Грав - Умирающее общество и Анархія

Не будем забывать, что, каким бы именем не прикрывалась новая власть, какой бы невинной она не казалась, какія бы поправки в нее не вносили, как бы не вербовались входящія в состав правительства личности, – всегда будет два возможных случая: или ея рѣшенія будут имѣть силу закона и будут обязательными для всѣх – тогда для поддержанія этих законов ей будут нужны всѣ учрежденія, существующія теперь, и тогда нужно отказаться от мысли быть свободными; или же личности будут имѣть право обсуждать правительственныя рѣшенія, сообразоваться с ними, если им это нравится, и не обращать никакого вниманія на власть, если они этого не хотят – тогда мы остаемся вполнѣ свободными, но правительство становится безполезным: оно в таком случаѣ только лишняя помѣха и лишняя угроза. Вывод из этого может быть только один: нам не нужно никакого правительства.

Мы уже видѣли, что власть вытекает из того права, которое присвоивает себѣ сила. Но по мѣрѣ того, как умственный горизонт человѣка расширился, этой власти приходилось оправдывать чѣм-нибудь свое существованіе; и вот она стала опираться на религію и поддержку духовенства, приписала себѣ божественное происхожденіе и создала особую замкнутую касту, которая впослѣдствіи начала противиться грубой силѣ короля и высшей аристократіи: так создалась судебная власть. Когда же в 1789 году, власть перешла в руки буржуазіи, то она, конечно, оставила в неприкосновенности этот «столп» общественнаго порядка, тѣм болѣе, что высшія судебныя должности находились, как и военныя, в ея руках. Все ограничилось тѣм, что способ замѣщенія этих должностей был преобразован в соотвѣтствіи с духом времени.

Казнь Людовика XVI нанесла сильный удар «божественному праву», и судебной власти, если она не хотѣла подвергнуться той же все уравнивающей участи, уже не приходилось больше опираться на него. И вот тогда-то изобрѣли, или, вѣрнѣе, возвели на степень божества закон , а судебная власть стала его «неподкупной» блюстительницей и исполнительницей. Цѣль была, таким образом, достигнута: самое опасное учрежденіе, самое необходимое орудіе для защиты привиллегированных классов удержалось на мѣстѣ, сдѣлавшись жрецом новаго божества – закона ,–созданнаго новыми властителями.

Подчиненіе Франціи царству закона представляет собою одно из тѣх завоеваній 89 года, которыя особенно охотно прославляют буржуазные историки. Сведеніе всей власти к своду законов повело прежде всего к тому, что узаконило самый ужасный произвол: всѣ французы оказались теперь равны перед законом, и народу больше ничего не оставалось требовать. У всѣх был теперь только один властелин; перед ним, правда, нужно было преклоняться, но это все-таки вносило нѣкоторое равенство. Таким властелином стал закон .

Но если, вмѣсто того, чтобы обманывать себя словами, мы разберем, что выиграли рабочіе от этой перемѣны, то увидим, что они только лишній раз оказались обманутыми. В самом дѣлѣ, когда во времена неограниченной королевской власти король или аристократы заставляли простого человѣка служить себѣ, то положеніе было ясно: «такова наша воля», говорили они, и это ясно показывало, откуда вытекает их право. Они опирались только на свою шпагу, на которую разсчитывали гораздо больше, чѣм на волю Божью, т. е. черпали свое право только из силы. Их приказанія исполняли, их капризы сносили, но только потому, что нельзя было им сопротивляться; не было, по крайней мѣрѣ, глупцов, которые бы говорили, повторяя слова заинтересованных лиц, что таков закон, а закону каждый обязан подчиняться, пока он не отмѣнен.

Но признавая, что закон может измѣняться, мы тѣм самым признаем, что он может сдѣлаться отсталым, а слѣдовательно, по самому существу своему, для кого-нибудь вредным, потому что всегда есть люди, идущіе впереди своего времени. Но в таком случаѣ закон окажется несправедливым и не сможет претендовать на то уваженіе, которым его хотят окружить. В самом дѣлѣ, если закон угрожает моим интересам или моей свободѣ, то на каком основаніи меня принуждают ему подчиняться и гдѣ тот вѣчный и неизмѣнный принцип, который оправдывал бы это насиліе надо мной?

Когда в наукѣ, ученые, послѣ долгих трудов и изысканій, формулируют то, что называется естественным законом, то при этом не бывает никакого большинства, никакой группы людей, которые бы сочли себя стоящими выше всѣх обыкновенных смертных и рѣшили, что согласно их желанію, естественным силам природы предписывается слѣдовать тому или иному пути эволюціи. Если бы кто-нибудь вздумал предъявить такія претензіи, то ему только разсмѣялись бы в лицо. Когда говорят о каком-нибудь естественном законѣ, то это значит, что если такое-то явленіе, такое-то химическое соединеніе происходит, то это потому, что при данных условіях, в присутствіи такой-то силы или такого-то химическаго сродства, оно не могло не произойти. Такія-то силы, приходящія в дѣйствіе при таких-то обстоятельствах, приводят к таким-то результатам, это вычисляется с математическою точностью. Открытый закон, таким образом, не управляет явленіями, а только объясняет их причины. Можно оспаривать эти законы, сомнѣваться в них, даже отрицать их; различныя тѣла, составляющія нашу вселенную, не перестанут от этого соединяться сообразно своим свойствам и своему сродству, земля не перестанет вертѣться – и при этом не будет никакой надобности в силѣ, которая бы охраняла правильность их эволюціи и наказывала тѣх, кто захотѣл бы ее нарушить.

В нашем обществѣ дѣло стоит совершенно иначе: законы как будто бы только для того и существуют, чтобы их нарушали. Это зависит от того, что люди, которые их создавали, сообразовались только с своими личными вкусами, с интересами того общественнаго класса, который они представляют, с средним уровнем нравственнаго развитія своего времени, а вовсе не с характером, стремленіями и склонностями тѣх, кого хотѣли подчинить; это было бы, впрочем, и невозможно в виду разнообразія индивидуальных характеров и наклонностей. Каждой частности соотвѣтствует свой закон; в соціологіи также не может быть единаго и всеобщаго закона для всѣх случаев, как и в физикѣ; такой закон оказался бы произвольным и неприложимым. И дѣйствительно, в нашем обществѣ нѣт ни одного закона, который не был бы вредным для тѣх или других из составляющих его членов – или по отношенію к их интересам, или по отношенію к их идеям, – ни одного закона, который бы каждая партія, одержавшая побѣду, не могла обратить в оружіе против своих врагов. Всякая партія, раз она пришла ко власти, становится выразительницей закона, потому что именно она, через посредство своих органов, его примѣняет.