Лев Гинцберг - Ранняя история нацизма. Борьба за власть

В Германии на некоторое время (оно оказалось недолгим) воцарилась военная диктатура. Она не была, однако, равнозначна господству фашизма.

Попытки вывести фашистских преступников из-под удара начались едва ли не на второй день после путча. Доброжелателей было много не только в самой Баварии, но и за ее пределами. По сведениям В. Хегнера, участвовавшего в работе комиссии баварского ландтага, расследовавшей это дело в 1927 г., баварский кронпринц Руппрехт передал Гитлеру, что если тот извинится перед Каром, то нет надобности и судить его. Среди писем, авторы которых высказывались против суда над столь «национально мыслящими» людьми, было и послание, направленное в Мюнхен группой северогерманских промышленников.

Но не проводить процесс вообще было слишком даже для условий, существовавших в Германии. А судить преступников, сделавших попытку государственного переворота, следовало в имперском суде, местопребывание которого, как уже отмечалось, было в Лейпциге. Левобуржуазная газета «Берлинер тагеблат» 16 ноября писала: «Преступники должны предстать перед имперским судом, который, согласно закону о защите республики, только и компетентен в такого рода делах... Насчет этого в соответствующих имперских инстанциях нет никакого сомнения. Здесь ничего не сделает и тот ловкий баварский юрист, который сегодня по поручению своего правительства будет пытаться доказать берлинским органам компетентность баварского народного суда».

Уверенность эта была, увы, преждевременна. Предстоящий процесс весьма беспокоил баварских правителей, которые вправе были ожидать в ходе суда крайне нежелательных разоблачений; кроме того, они опасались, что в случае передачи дела в имперский суд, как сказал Книллинг имперскому представителю в Мюнхене, они будут «разорваны на куски». А после того как 19 ноября имперское правительство все же высказалось за такое решение вопроса, Книллинг заявил, что выдача Гитлера и компании исключается. Но ведь и в Берлине мало кто из представителей правящих кругов был заинтересован в огласке всего, что сопровождало конфликт Берлина с Баварией. И они в конечном счете отказались от проведения судебного процесса в Лейпциге, тем более что это облегчило соглашение, которого искали обе стороны.

Но в случае использования — безусловно незаконного — так называемого народного суда в Мюнхене приходилось торопиться с следствием и с самим процессом, ибо время существования этого суда было ограничено 31 марта 1924 г. Этому мешало поведение одного из главных обвиняемых — Гитлера, который в начале следствия отказывался от показаний; он продолжал подумывать о самоубийстве. Потом он все же нарушил обет молчания, сопровождая свои показания частыми истерическими припадками. От не на шутку перетрусившего фюрера исходили те фантастические «сведения», которые жена Геринга Карин 2 января 1924 г. передавала своей сестре: «В коридоре у его камеры стоят два пулемета, 12 человек стражи, [перед тюрьмой] броневики, орудия и т.п.». Входе следствия мюнхенский антрополог проф. Грубер дал следующее определение о фюрере: «Лицо и голова неполноценны в расовом отношении. Низкий, скошенный лоб, широкие скулы, маленькие глаза Маленькая щеточка усов придает лицу особенно вызывающее выражение. Он выглядит как человек, возбужденный до сумасшествия; лицевые мускулы постоянно сокращаются». Этот вывод ученого о субъекте, возомнившем себя величайшим из великих, в последующие годы нередко фигурировал в антифашистской литературе.

Подбор присяжных не представлял особых трудностей: в Мюнхене было сколько угодно «простых людей» — единомышленников Людендорфа и Гитлера. Из круга лиц, которые по роду занятий являлись торговцами, агентами по страхованию и т.п., и подобрали определенное число людей, среди которых не было ни одного противника фашизма. Такова же была и публика, заполнявшая зал суда и откровенно симпатизировавшая подсудимым. Наибольшей популярностью среди них пользовался Людендорф, подъезжавший к зданию суда в роскошной автомашине; здесь караул отдавал ему честь, а при входе его в зал все присутствовавшие вставали. Лишь после этого обычно начиналось заседание суда.

Процесс открылся 26 февраля 1924 г. Кроме Людендорфа и Гитлера на скамье подсудимых сидели Рем, Крибель, Пенер, Фрик, Вебер, а также командир мюнхенских штурмовиков Брюкнер, офицеры Вагнер и Пернет (зять Людендорфа). Ряд заседаний проходил в закрытом порядке, ибо власти всячески противились разглашению подробностей сговора между армией, полицией и путчистами, имевшего место до мюнхенских событий 8–9 ноября 1923 г. Есть сведения, что подсудимым было обещано смягчение приговора, если они в ходе судебного процесса не будут касаться своих отношений с бывшим кронпринцем Баварии Руппрехтом и кардиналом Фаульхабером. Вместо последних им «отдали на съедение» Кара, Лоссова и Зайссера. И путчисты использовали это с большой выгодой для себя, ибо доказать сообщничество с «триумвиров» не представляло никакого труда; последние же не только находились на свободе, но и продолжали быть важными персонами.

«В каждом нормальном государстве акт вооруженной государственной измены, — пишет западногерманский исследователь фашизма Э. Нольте, имея в виду мюнхенский путч, — навсегда исключает главных его участников из общественной, а тем более из политической жизни». Но в Германии дело обстояло наоборот: усилиями главных действующих лиц судилища (в первую очередь председателя суда — наделе единомышленника подсудимых — Нейдхарта) процесс способствовал широкой популяризации фашистских главарей за пределами Баварии. Суд разрешал им выступать так долго, как им заблагорассудится (так, первое выступление Гитлера длилось четыре часа), причем речи на следующее утро попадали в печать, а затем молниеносно публиковались отдельными изданиями, притом большими тиражами. Подсудимые и их защитники, состязавшиеся с ними в наглости, беспрепятственно поносили существовавший в Германии режим и высших его носителей.

«Судебное заседание? — спрашивал демократически настроенный журналист, присутствовавший на процессе. — Нет, скорее семинар по вопросу о государственной измене». Другой журналист, находившийся в зале, писал о процессе так: «Суд, снова и снова позволяющий «господам обвиняемым» держать многочасовые пропагандистские речи; член суда, который после первой речи Гитлера (я слыхал это собственными ушами!) воскликнул: «Он же первоклассный парень, этот Гитлер!»; председатель, терпящий, что... имперское правительство характеризуют, как «банду преступников»; прокурор, который во время перерыва доверительно хлопает одного из обвиняемых по плечу: «Ну что, мой дорогой Пенер»».