Валентин Турчин - Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Другой характерной чертой перехода тоталитарного общества в стационарный режим является перенос центра тяжести пропаганды с поклонения конкретным людям — героям, полубогам, которым мы обязаны нашей счастливой жизнью, на поклонение более абстрактным, но зато непрерывно воспроизводящимся понятиям: строй, партия, Центральный Комитет. Один американский журналист спросил меня как-то: "А какие герои у советских детей? Кем их учат восхищаться в школе и кем они на самом деле восхищаются?" Оказалось, что я не могу толком ответить на этот вопрос. Я вдруг заметил, что у нас больше нет культа героев, который был характерен для времен моего детства. В тридцатые годы Валерий Чкалов был кумиром буквально каждого мальчишки в стране. Для нынешнего поколения с ним можно сравнить только Юрия Гагарина, но я уверен, что по глубине и искренности внушаемого им восхищения, а также по числу подражателей Чкалов намного опережает Гагарина. Да разве только Чкалов? А герои-папанинцы? Я до сих пор помню эти четыре имени: Папанин, Кренкель, Федоров и Ширшов. А герои гражданской войны?

В тридцатые годы имена авиаконструкторов были известны всем, их популяризировали в качестве примера для подражания. А имя С.П. Королева — руководителя нашей программы освоения космоса — стало известно широкой публике только после его смерти. Сообщая о запусках спутников и вообще о продвижении космической программы, советские газеты упоминали таинственно о некоем "Главном Конструкторе" и о "Главном Теоретике" — с больших букв. Формаль­но считалось, что это делается из соображений секретности. В действительности же зарубежным специалистам было прекрасно известно, что "Главный Конструктор" — это С.П. Королев, а "Главный Теоретик" — М.В. Келдыш. Но советской публике этого знать не полагалось. Пока советские лидеры были в глазах народа героями революции и гражданской войны, существование героев в других сферах деятельности не противоречило интересам системы. Однако на фоне безликих руководителей существование ярких фигур с большим автори­тетом таит в себе определенные опасности. В конце концов, С. П. Королев мог сказать любому члену Политбюро: "Я дал миру выход в космос. А ты кто такой?" Конечно, на самом деле он никогда так не сказал бы. Но уже возможность такого со­поставления вряд ли была бы приятна руководителям. Основным тезисом пропаганды, которая велась вокруг космической программы, было то, что успехи в космосе — достижение советского строя, что это было возможно только в условиях социализма и только под руководством коммунистической партии и ее Центрального Комитета.

Когда в эпоху хрущевского либерализма я стал знакомиться с материалами по истории КПСС, я с удивлением узнал, что в 20-е годы слово "вождь" часто, а быть может, и в основном, употреблялось во множественном числе: "вожди партии". Я родился в 1931 г., и я привык к тому, что вождь может быть только один: Великий и Мудрый Вождь всего прогрессивного человечества. Идея вождизма, возникшая и укоренившаяся в эпоху революции, сконцентрировалась ко времени моего детства и юности в одном человеке, стянулась в одну ослепительно яркую точку. Потом эта точка потухла. Вождей не стало, остались руководители.

Руководители стационарного тоталитарного государства представляются простому человеку единой, недифференцированной массой. Они произносят предельно стандартизованные, не отличимые друг от друга по стилю речи и никогда не выносят на обсуждение разногласий, которые между ними имеются. Быть может, среди них есть выдающиеся люди, быть может, и нет. Возможно, что они все одинаковые, возможно, что они все разные. Мы о них ничего не знаем и не должны знать — по архитектуре нашей социальной системы. Мы должны только знать, что они являются средоточием и олицетворением "коллективной мудрости" партии, системы.

Происходит смена поколений, и дототалитарное время отодвигается в далекое прошлое. Еще 7-8 лет назад мы были свидетелями коллективных протестов видных деятелей культуры, и в частности академиков, против реабилитации Сталина и сталинских методов. На официальном языке эти протесты с полным правом могут быть названы "пережитками капитализма". Протестовавшие были в большинстве людьми прежней формации, которые через ужасы сталинского времени пронесли веру в дототалитарные идеалы и возможность их осуществления. В то же время они занимали высокое положение, поэтому их коллективные выступления были серьезным общественным явлением, с которым нельзя было не считаться. С тех пор одни из них умерли, другие потеряли веру в то, что можно что-нибудь сделать. Из числа первых "академиков-подписантов" только А.Д.Сахаров продолжал идти по тому же пути. И вот в августе 1973 года мы увидели коллективное письмо совсем другого сорта, которое было напечатано во всех советских газетах, — позорное письмо сорока академиков, осуждающее деятельность Сахарова.

Это письмо и последовавшая за ним клеветническая кампания против Сахарова открыли новую эру в истории советской науки. Сталин еще вынужден был прибегать к услугам "чужих" людей, если они были крупными специалистами своего дела. Человеку такого класса разрешали до известной степени оставаться самим собой, аппаратчики относились к нему по-особому, как к некоей диковине или реликвии прошлого. Теперь все это кончилось. Наука полностью огосударствилась, она заняла то место, которое ей и полагается иметь в стационарном тоталитарном обществе. Новые академики — люди тоталитарной психологии, прошедшие через частое сито государственного контроля. "Чужому" теперь в академики не попасть, у государства теперь больше чем достаточно "своих" кадров (хорошие они или плохие — это другой вопрос). Весной 1968 года президент Академии наук СССР М.В. Келдыш сказал по поводу тех ученых, которые подписывали письма с протестом против политических репрессий и беззаконий: советская наука обойдется и без них.

Необходимым условием стационарности является самовоспроизведение. Самовоспроизведение политической машины тоталитаризма было налажено еще Сталиным. Сейчас заканчивается налаживание самовоспроизведения тоталитаризма в культуре. Своеобразным измерителем этих процессов являются массовые кампании против врагов (действительных или мнимых) тоталитаризма. Эти кампании для внешнего наблюдателя — как землетрясение для геолога, по ним он может судить, что процессы формообразования в земной коре еще не закончены. Политические процессы 1937-39 годов были последними крупными "землетрясениями"; с тех пор полити­ческие формы отвердели, и если что-то и происходит, то лишь небольшие трещины и оползни — главным образом, скрытые. Налаживание тоталитаризма в культуре отняло больше времени. Еще в последние годы Сталина мы видим массовые кампании против "менделистов", "космополитов" и т. п. Затем кампании становятся все короче и уже по охвату. Возможно, что кампании против Солженицына и Сахарова в 1973г. – последние в своем роде. Они выходят из моды, как и "перегибы".