Сергей Кара-Мурза - Кризисное обществоведение. Часть I

Этот руководитель экономической науки был главным и самым авторитетным пропагандистом рыночной реформы. Но тогда он не говорил ничего даже отдаленно похожего на это заявление. И никто из его коллег-экономистов, академиков и профессоров не сделал ему никакого упрека — по сей день.

Более того, когда в результате приватизации возникла совершенно новая социокультурная общность «новых собственников», официальное обществоведение стало выступать в роли их службы «интеллектуальной поддержки». Оно оставило свою профессиональную обязанность добывать беспристрастное знание об обществе, определяя вектор идеалов и интересов всех социальных групп, и прилепилось к «элите». А в качестве активных идеологов стали выступать сами новые собственники («предприниматели»)!

Но это противоречит выводам даже самих теоретиков рыночной экономики. Адам Смит заканчивает первый том своей главной книги «Богатство народов» таким предостережением: «Всякое предложение нового закона, исходящее от этого разряда людей, должно быть встречено с крайним недоверием и может быть принято только после подробного и самого тщательного исследования, произведенного не только со всевозможной добросовестностью, но и с самою недоверчивою внимательностью. Ибо предложение это исходит от класса людей, интерес которых никогда не может совпадать совершенно с интересами всего народонаселения, и состоит только в том, чтобы провести общество и даже обременить его, что уже неоднократно и удавалось им делать при каждом удобном случае».

В культуре советского и тем более постсоветского общества была ярко выраженная недоверчивость к крупному капиталу. Как же можно было возводить его в ранг носителя истинности и нравственности! Это сразу вызвало раскол в обществе. И от русских философов начала XX века, и от советских историков, и от западных либеральных мыслителей эти академики и профессора знали, что никакая реформа не может увенчаться успехом, если она не принимается культурой данного общества. Знали — но вдруг как будто забыли! Но ведь их специально предупреждали, в том числе с самого Запада.

Видный современный философ либерализма Дж. Грей писал о таком откате к «пещерному» либерализму: «Реальная опасность палеолиберальной мысли и политики во всем многообразии их форм заключается в непонимании их адептами того обстоятельства, что рыночные институты живы и прочно стоят на земле только до тех пор, пока они встроены в контекст культуры обществ, чьи потребности они призваны удовлетворять». В другом месте он говорит о конкретной программе неолиберальных реформ, навязываемой МВФ: «Она утопична в своем игнорировании или отрицании той истины, что рыночные институты стабильны тогда и только тогда, когда они укоренены в совокупности культурных форм, ограничивающих и наполняющих смыслом их деятельность».

«Непонимание» наших адептов рынка и политиков можно объяснить только тяжелым приступом гипостазирования вкупе с аутизмом. Иначе надо квалифицировать это как должностное преступление. Наши реформаторы и их экспертное сообщество впали в крайнее состояние — грезы наяву. Исходя из социального запроса этой «элиты» и фабрикуются нынешней политологией и футурологией приятные образы будущего. «Программа Грефа», удвоение ВВП, национальные проекты, «Россия 2020» — все это продукты аутистического сознания. Эти приятные образы будущего декларируются, затем вытесняются следующим приятным намерением, потом благополучно забываются. Между тем, для власти особенно важно предвидеть не розовые образы, а угрозы и риски. Созревают угрозы, но их не желают видеть и слышать. Будущее идет к нам шагами Каменного гостя.

Проектирование будущего, определение общего вектора развития и конкретное целеполагание, осуществляемые властью и объясняемые обществу экспертами, требуют постановки и осмысления фундаментальных вопросов бытия. Власть формулирует их как проблемы «национальной повестки дня», как череду «перекрестков судьбы», актуальных исторических выборов, давая и обоснование своего выбора той или иной альтернативы. На разных уровнях общества эта повестка дня обсуждается в ходе «каждодневного плебисцита», обмена информацией через сложившуюся в обществе систему каналов. Здесь активное участие обществоведения необходимо — мы непрерывно видим авторитетных обществоведов на экране, слышим их по радио, читаем в прессе.

Снижение качества решений и их трактовки выразилось в настойчивом уходе власти и ее экспертов от постановки и осмысления фундаментальных вопросов. Это было неожиданно видеть у образованных людей, наделенных властными полномочиями. Для них как будто и не существовало неясных вопросов, не было никакой возможности поставить их на обсуждение.

Можно даже сказать шире. Современный кризис России «замечателен» тем, что между властью и обществом как будто заключен негласный договор: не ставить не только фундаментальных, но и вообще трудных вопросов, уже не говоря о том, чтобы отвечать на них. Депутаты не задают таких вопросов Правительству, избиратели — депутатам, читатели — газете, газета — академикам и т. д.

Уже М.С. Горбачев принципиально отверг целеполагание как одну из главных функций государства. Он с самого начала заявил: «Нередко приходится сталкиваться с вопросом: а чего же мы хотим достигнуть в результате перестройки, к чему прийти? На этот вопрос вряд ли можно дать детальный, педантичный ответ». Никто и не просил у него педантичного ответа, спрашивали об общей цели, о векторе движения страны в переходный период.

Здесь возникает проблема, в которую мы углубляться не будем, но обозначим. Отказ от явного целеполагания может быть избран как тактический прием по разным причинам. Первая — желание уйти от ответственности (или смягчить эту ответственность) при провале авантюрной программы. Если авторы программы видят ее дефекты, создающие высокий риск провала, то цель не объявляется, а после провала говорится, что «мы этого и хотели» — с идеологическим оправданием того, что реально «получилось». Если в руках сохраняется контроль над СМИ (и организованной «оппозицией»), то катастрофу всегда можно представить как следствие «тоталитарного прошлого», «отсталости народа» и пр. Вторая причина — принятие властью целей, настолько противоречащих интересам подавляющего большинства населения («страны» как целого), что их было невозможно огласить вплоть до надежного достижения необратимости.

Какая из двух причин является исходной, выяснить в ходе событий трудно. Часто эти причины совмещаются: начав авантюрную программу и заведя страну в тупик, власть может пойти с повинной не к собственному народу, а к правителям геополитического противника и «сдать» страну. У нас сейчас, говорят, «переходный период», власть нас ведет куда-то. Первая обязанность ведущего — объяснить людям, куда идем, какое болото у нас на пути, по каким кочкам или мосткам будем переправляться. Наша власть и ее интерпретаторы молчат. А если говорят, то так, что каждое слово порождает недоумение. Речь стала не средством объяснения (от слова «ясно»), а средством сокрытия целей и намерений. Недаром при власти кормится целая рать толкователей («политологов»).