Андрей Громыко - Памятное. Книга вторая

Из рассказов Чуковского о Луначарском главным, пожалуй, было то, что я уже неоднократно слышал от других, — умение Луначарского выступать с лекциями. То, что он был прекрасным оратором, знали все. Представляя Луначарского в самом положительном свете, восторженно отзываясь о нем, Корней Иванович дал ему такую характеристику:

— Я восхищался способностью наркома выступать с лекциями на любую тему, в любое время, перед любой аудиторией.

Он рассказывал, что не раз сопровождал наркома с целью специально послушать его лекции. И каждый раз все, кто находился в аудитории, приходили в восторг от того, как излагалась тема.

Известно, что в 1933 году Анатолий Васильевич Луначарский был назначен полпредом в Испанию. Он отправился туда со своей дипломатической миссией, уже пересек границу Франции, но в Париже заболел и по совету врачей поехал в маленький курортный городок на юге Франции — Ментону. Там он и скончался, так и не попав в Мадрид.

Были у меня беседы с Чуковским и о других людях.

Корней Иванович — человек обширных знаний в области искусства и литературы, знаток творчества крупных наших деятелей. Он не просто рассказывал о них, но наслаждался тем, что его слушают, пусть даже эта аудитория состоит всего лишь из одного человека.

Однажды во время прогулки он рассказал мне немного о себе. Он глядел на себя как бы со стороны и потому получалось, что говорил о себе с неким откровенным юмором.

— Нас было два брата, — рассказывал он, — и оба хотели учиться. Для этого приехали в Одессу, пожелали поступить в гимназию, но нас не приняли. Сказали, подготовка слабовата. Не возвращаться же в свой маленький городишко — как-то стыдно было. Вот и решили: снимем комнату, найдем работу и будем готовиться к поступлению на будущий год. Так и сделали. Пошли работать грузчиками в порт, зарабатывали. На жизнь хватало. А по вечерам занимались. Так за зиму и подготовились. И на будущий год поступили. Когда прошел курс наук, тогда я почувствовал, что мое призвание — это слово. Стал работать в газете. Так оформился мой путь литератора.

— Ваш путь в какой-то степени похож, на путь Горького в литературе, — заметил я.

Как бы в ответ на эту реплику он поделился своими впечатлениями от общения с Горьким.

— Алексея Максимовича я очень хорошо знал, — оживился Корней Иванович. — Он обладал необычайной способностью поддерживать контакты, в том числе профессиональные, с самым широким кругом советских писателей, включая и начинающих. Горький не любил восторженных отзывов по своему адресу, тем более, если они делались в его присутствии. А тот, кто допускал такую вольность, всегда попадал в неловкое положение, потому что Алексей Максимович не упускал случая прочитать ему корректную, но выразительную нотацию.

По рассказам о Горьком можно было понять, что Чуковский считает его своим кумиром. Казалось, что он о нем может говорить без конца. Но в то же время я заметил, что, говоря о Горьком, он, в отличие от высказываний о Репине, не упоминал о физическом состоянии этого человека. Поэтому я спросил:

— А что вы знали о состоянии здоровья Горького? Он сказал:

— Горький давно страдал серьезным недугом. Болезнь была связана с легкими. Поэтому он часто выезжал за пределы Москвы, в частности, по предписанию врачей, в Крым, в район Фороса.

Чуковский знал Горького с дореволюционных времен и неизменно им восторгался.

— Этот человек, — утверждал он, — самозабвенно отдавал себя литературе. У него случались проявления влюбленности только в трех случаях: когда он начинал говорить о детях, замечательных людях и книгах.

Он замолкал, мы делали несколько шагов по дорожке парка, и снова, вспоминая Горького, увлеченно говорил:

— А как он помогал литераторам! Он их пестовал, как садовник — цветы. Помню, Алексей Максимович в последний год жизни, уже тяжелобольной, прислал мне длинное письмо, в котором давал ценнейшие советы, как мне надо писать книгу для школьников. Я, не зная, что он так болен, обратился к нему за советом. А он из своего и без того ограниченного времени уделил мне немало, чтобы написать ответ. И к тому же предложил свои личные деньги, чтобы я год-два мог спокойно заниматься книгой и при этом не нуждаться материально. Удивительнейший был человек!

Затем Корней Иванович обобщил свое мнение:

— Подобное письмо для Горького вовсе не считалось исключением. Наоборот, его можно объявить правилом. Кто бы из литераторов к нему ни обращался, всегда мог рассчитывать на совет и участие. Таким вот простым и обязательным в ответах на письма был этот маршал советской литературы.

Сам подивился пришедшему ему на ум слову, а потом повторил:

— Да, маршал… Выше его у нас в советской литературе нет никого.

Образ понравился и мне.

Конечно, литераторов нельзя сравнивать с военными, а литературу — с армией. Давно известно, что литература страны тем и хороша, что в ней много литераторов, разных по опыту, таланту, жанрам, в которых они работают. Но все же нет-нет да и говорим мы «армия литераторов», «армия писателей».

Хорошо я знал Павла Корина. Познакомился с ним близко. О его заслугах можно говорить много. Не случайно ему присвоили высшее для представителя изобразительного искусства почетное звание «Народный художник СССР». Известен он был как реставратор картин Дрезденской картинной галереи. Его прекрасные мозаики украшают в Москве станцию метрополитена «Комсомольская-кольцевая», а лучшие картины выставлены в Государственной Третьяковской галерее.

Он довольно поздно начал создавать свои собственные полотна, но то, что им сделано, — шедевры. Их отличают строгость, точность рисунка, монументальность замысла, цельность формы, внутренняя напряженность изображенных персонажей. Он проявил себя и как прекрасный портретист. В портретах людей, написанных им, можно почувствовать и волевую собранность, и высокую одухотворенность.

Талантливый художник оставил глубокий след в истории советской живописи. Его картины широко известны: могучие, плечистые русские богатыри, уверенные в своей силе, спокойно и гордо смотрят с его полотен. Так и кажется, что любой из них вот-вот заговорит и скажет:

— Стояли и стоять будем за свою землю, за родину. Весь мир должен об этом знать.

Художником его считали оригинальным и неповторимым. Огромное влияние на весь творческий путь живописца-самородка оказал тот факт, что он родился в славном Палехе. Там же среди палешан-иконописцев выделился своей серьезностью и проявил упорное желание учиться живописи и дальше.

Палех и сегодня — тот знаменитый поселок, без искусства которого наша культура была бы беднее. И ныне слава его художников ничуть не поблекла. Скорее наоборот. До революции в Палех ездили прежде всего за иконой редкой красоты. Теперь весь мир ценит его за неповторимую роспись изделий. Каждый, кто рассматривает творения палехских мастеров, неизменно выражает восхищение исключительной красоты пейзажами или жанровыми сценками, сотворенными в знаменитых художественных мастерских.