Валентин Пруссаков - Так говорил Саддам

Стало очевидным, что из-за давления Ирана и его откровенного подстрекательства шиитского населения к восстанию в Ираке возникла серьезнейшая внутренняя опасность. Шиитская проблема была даже хуже и труднее разрешимой, чем курдская проблема. Курды никогда не могли угрожать БААС настолько, насколько ей могло угрожать шиитское движение. Хотя курды всегда были проводниками иностранного влияния в Ираке, они являлись неарабским меньшинством, и потому их национальные устремления встречали враждебность большинства иракцев, которых можно было сплотить вокруг власти, отвергавшей попытки «отнять у арабской родины часть ее земель». Что же касается шиитского сообщества, оно было неразрывной частью арабской нации и крупнейшей религиозной общиной в Ираке. Следовательно, если бы арабы-Шииты бросили открытый вызов правлению БААС, это могло бы стать смертельным ударом для власти Саддама. А в идеологическом плане возможное отделение шиитов выбивало почву из-под ног БААС, ибо как эта партия могла нести знамя пан-арабизма, если ей не удавалось сохранить единство в собственной стране? В практическом же плане мятеж большинства иракского народа неизбежно привел бы к дестабилизации положения в стране.

Что следовало Саддаму делать в подобных условиях? Непрекращающаяся подрывная деятельность Ирана и начавшиеся приграничные стычки привели его к выводу, что обуздать иранскую угрозу можно лишь с помощью полномасштабной войны. Думается, что абсолютно не правы те, кто объясняет такое решение Саддама его «личной агрессивностью и безудержными геополитическими амбициями». Действительно, он был очень честолюбив, но можно сказать, что его втянули в войну фанатизм и бескомпромиссность хомейнистов и проявленная ими непреклонность в стремлении свергнуть «режим багдадского выродка». Саддам же прибегнул к войне только после того, как убедился, что с иранскими муллами невозможно договориться и что лучше нанести удар первым, чем ждать, когда они нападут в наиболее благоприятный для себя момент. Стоит ли обвинять его за решение пойти на упреждающий шаг? Несомненно, очень многие выдающиеся лидеры прошлого и настоящего, попав в аналогичное положение, сделали бы то же самое.

В конце сентября 1980 года иракские войска пересекли иранскую границу, и начался один из самых долгих, кровавых и дорогостоящих вооруженных конфликтов после Второй мировой войны. Военная стратегия Саддама ясно показывает, насколько он не хотел нападать на Иран. Вместо того чтобы осуществить блицкриг и сокрушить исламский режим в Тегеране, он стремился локализовать войну и сдерживал продвижение собственных войск, объявив через неделю после начала военных действий о желании вести мирные переговоры. Необходимо также отметить, что иракцы воздерживались от поражения целей, имеющих гражданское и экономическое значение, нападая исключительно на военные объекты. И лишь после иранских ударов по невоенным целям Ирак ответил тем же.

Странное нежелание использовать первоначальные военные успехи Ирака наглядно свидетельствует о стремлении Саддама к миру и все еще теплившейся у него надежде на возможность договориться с тегеранскими муллами. Он определенно не хотел ни разрушать, ни оккупировать Иран. Однако его добрая воля не была правильно оценена хомейнистами и привела к ряду печальных последствий для иракцев: иранская армия была спасена от разгрома, а Тегеран получил выигрыш во времени для реорганизации и перегруппировки своих войск. О том, что Саддам не хотел войны и всячески стремился остановить ее, говорят его слова, сказанные им тогда, когда военные успехи иракцев были несомненными: «Несмотря на нашу победу, если вы сейчас меня спросите, нужно ли было вступать в эту войну, я скажу: лучше бы мы ее не начинали. Но, к сожалению, у нас не было иного выбора».

В годы иракско-иранской войны еще больше усилился культ «великого героя, бесстрашного командира, мудрого политика» Саддама Хусейна. Он был одновременно и отцом нации, и ее славным сыном, храбрым воином и мудрым философом, радикальным революционером и… образцом мусульманина.

Будучи ранее совершенно светским лидером, он, неожиданно для многих, в том числе и для соратников по БААС, стал изображать из себя истинного правоверного. Более того, Саддам объявил, что «наша партия» не только ничего не имеет против религии, но и «черпает свой дух на небесах». Ислам и арабский национализм неразделимы, провозгласил президент-главнокомандующий, не забыв напомнить всему миру, что он, Саддам, — прямой потомок пророка Мохаммада.

Что же касается необузданной иранской враждебности к нему, то она заставляет серьезно усомниться в подлинности исламских притязаний Тегерана. На самом деле, говорил он, муллами движет желание повернуть ход исламской истории, зачеркнуть знаменитую битву при Кадисии (635 г. н. э.), когда арабская армия повергла на колени персов и заставила их принять ислам. Теперь, по его словам, пришло время для второй Кадисии, и он, Саддам Хусейн, преподаст персам урок истории.

Напомнил иракский президент своим соотечественникам вновь и о «славном прошлом Месопотамии», о ее правителях и, прежде всего, о своем любимом Навуходоносоре, превратившемся в «великого арабского вождя, который воевал с персами и евреями». Как вполне искренне говорил сам Хусейн: «Клянусь Аллахом, я мечтаю об этом и желаю этого [выступить в роли Навуходоносора]. Для любого человека это честь — мечтать о такой роли… Вспоминая о Навуходоносоре, я думаю о великих возможностях арабов и о грядущем освобождении Палестины. Ведь и Навуходоносор был арабом из Ирака, пусть и древнего Ирака. Именно Навуходоносор привел плененных еврейских рабов из Палестины. Вот почему каждый раз, когда я думаю о Навуходоносоре, я хочу напомнить арабам, особенно иракцам, об их исторической миссии».

Справедливости ради следует сказать, что увлечение риторикой вовсе не означало, что Саддам ушел от реальности и перестал заботиться о делах насущных. В отличие от Ирана, руководство которого полностью сконцентрировалось на военных проблемах и призывало свой народ к жертвам, иракский президент пытался демонстрировать, что способен проводить политику «и пушки, и масло». Начатые до войны амбициозные программы развития не были свернуты, миллиарды долларов тратились на гражданский импорт, дабы не допустить нехватки товаров.

В стране царило процветание и экономическая активность Быстро осуществлялись строительные проекты в Багдаде, делавшие этот город более современным и благоустроенным Всего было в изобилии, и война в столице почти не ощущалась. Ее самыми заметными признаками было увеличившееся число женщин в государственных учреждениях и возросшее количество иностранных рабочих, заменивших иракцев, выполнявших свой долг на фронте.