Сергей Кургинян - Содержательное единство 1994-2000

Этот сброс, во время которого рухнуло прошлое состояние и прошлый уклад, произошел при жизни одного поколения. Внизу, в "сегодня", стоит человечек. Он, даже если молодой, помнит прошлый уклад, ту "высоту", с которой он и его страна рухнули. Поэтому есть принципиальная разница между периферийными капитализмами, латиноамериканскими вариантами и нашей действительностью.

Вариант Венесуэлы, Колумбии и т.д. создавался на органичной почве Латинской Америки, где существовали пеоны, которые были неграмотны, рубили тростник, голодали и жили в хижинах. Мы здесь плохо представляем, что такое была их бедность. Мы часто жили плохо, но никакого отношения это "плохо" к такой бедности не имело! Это только в 87-88гг. можно было особо глупым умникам безнаказанно орать: "Ну и что? Пусть у нас будет как в Венесуэле, как в Африке!". И – быть поддержанными в этой идее толпой! Пусть-ка они поорут сейчас. Когда все "наполнилось горьким и живым содержанием". Эти варианты Венесуэлы и т.п. создавались в результате национально-освободительной борьбы интеллигенции и народов Латинской Америки, включая мощные левые движения. Этот уклад завоевывался путем подъема из глубочайшего рабства и феодализма на некоторый очень низкий уровень, который мы сейчас критикуем. Латиноамериканский крестьянин не имел телевизора, машины "Запорожец", участка в 6соток, городской квартиры и не работал у кульмана. Он не имел пионерлагерей, домов отдыха, бесплатного образования и медицинского обслуживания. Он не служил в армии.

Причем здесь, в России, латиноамериканский вариант? У нас налицо совершенно беспрецедентная ситуация, когда неофеодальная периферийность возникает в момент глубокого обрушения общества сверху вниз. Когда мы писали "Постперестройку", мы говорили, что надо не "исправлять деформации", а "прыгать" из того индустриального уклада в постиндустриальные варианты. Мы писали, что в момент, когда мы деиндустриализуемся, все постиндустриализуются и что нужно идти "на обгон".

После моего приезда из Костромы мы провели сопоставительный расчет цен по основным продуктам и услугам, чтобы понять, что изменилось с времен "застоя". Средний ценовой коэффициент – 10тысяч. Сегодняшняя пенсия в 200тысяч рублей – это по покупательной способности тогдашние 20рублей. И мы еще не учитывали общественных фондов потребления – путевки, пионерлагери и т.п.

Деноминацию, чтобы всем стала понятна ситуация, надо провести не на три, а на четыре нуля. И тогда все ляжет "один в один", и мы будем покупать колбасу по 2.20 и хлеб по 28копеек. Но на руках у доктора наук, завлаба в академическом действующем институте, окажется 50руб в месяц, а у пенсионера – 20-30рублей. Значит, "первый этап реформ" привел к падению среднего уровня жизни как минимум в 3-4раза. Следующий этап "реформ" понизит этот уровень еще вдвое. Итак, решается задача – в 6-8раз снизить уровень жизни большинства населения. Это уже не гипотеза! Это "дано нам всем в ощущениях!"

Все спрашивают: почему так плохо в этом смысле на Украине, хуже, чем в России? Потому что там есть земля и население, но почти нет экспортспособных природных ресурсов. Это не Россия, где есть нефть, газ, алмазы, лес, рыба и т.д. Но ведь "самостийниками" делалась ставка именно на сельскохозяйственное могущество незалежной Украйны. Сахар! Сало! Пшеница! В чем дело? Что, Украина не была житницей? Нет, была! Но дело в том, что к концу 20-го века продовольствие вообще, аграрные потенциалы стран, в частности, уже перестали быть выражением только лишь плодородия и аграрных талантов населения, мощности машинного парка и эффективности ирригационных систем. Продовольствие стало своего рода "оружием" развитых стран по отношению к развивающимся, инструментом шантажа ("дадим – не дадим"), рычагом влияния, "иглой", как говорят наркоманы, на которую можно легко посадить и с которой так трудно снять. Итак, когда наш "фермер" в кавычках (и даже наше, брошенное на произвол судьбы, аграрное предприятие) начинает бороться с западным конкурентом даже на своем рынке – он борется не с этим конкурентом, а с его собственным потенциалом, плюс потенциал обычной государственной поддержки. Это – в простейшем, спонтанном, так сказать, случае. А в случае, если задача – продовольственная война, наши аграрии борются и с потенциалом спецдотаций, и со всем остальным, что сопровождает сегодняшние, нетипичные, мягко говоря, войны типа продовольственной. Добавьте – отсутствие сопротивления с нашей стороны, карт-бланш красивым, но недоброкачественным товарам и пр. И что же могут "житницы"? А западные рынки для наших производителей сельхозпродукции закрыты не в меньшей степени, чем рынки высоких технологий. Какая честная конкурентная борьба? Зарегулированность дичайшая! Даже в отношениях между самыми развитыми странами самого тесного европейского круга. Ну и как в этих условиях можно обеспечить рентабельное и эффективное сельское хозяйство в стране?

Далее можно рассмотреть так же, как продовольствие, любой другой сектор производства и обнаружить то же самое. В этой ситуации происходит сброс. И как можно после этого назвать ту территорию, на которой переплетаются сброс, внутренняя бессубъектность и сюжеты типа продовольственного? Развивающейся страной? Ну уж! Давайте назовем это "зона-Ч", зона сброса. Давайте найдем какой-нибудь вразумительный ученый термин. Но давайте потребуем хотя бы для себя, чтобы ситуация была явлена и названа адекватно. Конфуций говорил: "Исправить имена и называть их на всех базарах". Первое имя, которое должно быть исправлено и названо, имя действительной ситуации. Просто потому, что, пока Немцов говорит "не должно быть латиноамериканского капитализма", а мы находимся там, где я показал, слова существуют в одной реальности, а жизнь – в другой.

6. Ценности и мобилизация

А теперь о вещах, может быть, самых неприятных. Почему все же в ответ на угрозы никто не мобилизуется? Откуда мобилизационная дисфункция? Почему деревня сидит и умирает? Ведь ждали-то другого, многие потирали руки: уровень жизни упадет в два раза – будет восстание, а затем народное правительство. Обратимся к рисунку8. Были коммунистические ценности, в которых жила Россия, здесь они обозначены как Ц-1. Но истоком и источником этих жизнеорганизующих для России ценностей было некое ценностное ядро. Подобного типа ценностные ядра есть у каждой цивилизации, каждого значимого по историческому вкладу исторического сообщества. Именно такое ядро управляет способами перехода сообщества от одной системы ценностей к другой (простейший пример – переход от язычества к христианству.) Итак, я настаиваю на том, что надо отделять конкретные ценности – либеральные, православные, коммунистические – от ценностно-производящего ядра, чья функция производство новых, преемственных и именно жизнеорганизующих ценностей. Мощностью ядра определяется способность социального организма создавать предпосылки для того, чтобы ценности вообще были нужны, чтобы они были значимы в этом обществе, чтобы аксиологическая способность общества не была подорвана вообще.