Сергей Кургинян - Содержательное единство 2007-2011

Оставим даже пока в покое силовиков. Офицеров, генералитет – в той их части, в которой это все непричастно к коррупции. Оговорим сразу, что мы коррупционный коэффициент вообще не рассматриваем. Мы рассматриваем только декларируемую социальную норму и ее воспроизводственный потенциал. А также иерархию групп и социальных тяготений, которая вытекает из подобной нормы.

Простейшие выкладки показывают, что именно по подобным локомоционным группам и был нанесен основной удар. Они оказались наиболее сильно сброшены вниз. Оставим даже в стороне вопрос о том, что это их заслуженный удел, ибо они вожделели капиталистических перемен и не желали видеть, что акторы и тенденции носят именно рассматриваемый мною характер.

Оставим также в стороне вопрос о том, что именно два уводящих от власти контрлокомоционных потока – сахаровский и солженицынский – дали подобный совокупный результат. Интеллигенция в ее рассмотренных мною модификациях дала вовлечь себя в эти потоки и отвлечь от единственной реальной задачи – задачи постиндустриальной трансформации своего общества. Что отвечало и совокупным интересам нашего общества, и классовым интересам данных групп (как оказалось, неспособных подняться не только до общенародного, но и до классового осмысления своих задач и интересов).

Оставим это в стороне и подчеркнем только, что бедность носит структурный характер. И является в этом смысле беспрецедентной.

Рассмотрим условный профиль современного общества (рис. 23).

Место локомоционных групп в этом профиле означает только одно – что российская бедность носит структурно-регрессионный характер. А российский процесс, тем самым, представляет собой именно то, о чем я говорил выше (рис. 24).

Но регрессионный процесс не имеет тормозов. Можно управлять скоростью погружения в регресс, но нельзя стагнировать регресс, зафиксировать его на некоторой фазе. Впрочем, и это мы уже рассмотрели выше с теоретической точки зрения (рис. 25)

Уходя в бесценностное и антиценностное потребительство, попадая сразу из него в регресс, двигаясь из регресса в "зооциум" (догосударственную племенную стаю) и выпадая из него в "социофлору", российское общество инволюционирует. И эта инволюция как бы отвечает интересам правящего "политического класса", который уютно чувствует себя в таком инволюционном процессе.

Но инволюция предполагает некие метаморфозы, связанные с государственностью. Государственность не может вольготно существовать в условиях регресса. Как бы ни груба была эта государственность – она все равно нуждается в тех тонких вещах, которые регресс размывает и вымывает. Отсюда принципиальная непоследовательность существующего политического класса.

Цепляясь за государственность, он вынужден осуществлять контррегрессивные изменения. Но как он может осуществить эти изменения? В чем социальная база? На какие группы он может в этом опереться? Как выглядят эти группы? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мне придется еще раз вернуться к регрессу и социальному профилю (рис. 26).

Ситуация с профилем социальной значимости – вроде бы очевидна. Но есть одно возражение, которое чаще всего приводится. Оно звучит так: "Да, по относительным социальным возможностям, возможностям в рамках советского профиля и советского предложения, – локомоционные группы сдвинулись именно таким образом! Но почему вы берете эти относительные возможности? Возьмите абсолютные! Эти группы не стоят в унизительных советских очередях, не находятся под прессом номенклатуры, не прикованы к советскому убогому сервису, не закрыты "железным занавесом"! Почему вы все это скидываете со счетов? Интернет! Информационную свободу! Свободу вообще!"

Никоим образом это все со счетов сбрасывать нельзя. Но нельзя игнорировать и другое – логику социального воспроизводства.

Эта логика складывается из двух компонент. По аналогии с тяжелой и легкой промышленностью, я называю эти компоненты тяжелой и легкой составляющей в системе воспроизводства (рис. 27).

Необходимо признать, что для слоев населения, которые не загнаны до конца в тупик, легкая компонента социального воспроизводства в ее постсоветском исполнении – притягательнее, чем эта же компонента в советском исполнении. Тут можно спорить о качестве, о нематериальных слагаемых жизни, которые начинают носить все более удушающий характер. Хотя бы о защищенности по отношению к уличной преступности, или о санитарии и гигиене. Но все равно, во всем, что касается легкой компоненты социального воспроизводства, постсоветские преимущества налицо.

Но с тяжелой компонентой все по-другому. При советской власти эта тяжелая компонента была, конечно, несовершенна. Но она была! Сейчас ее нет вообще. Врач, учитель, профессор вуза, инженер в системе ВПК – все эти группы на свои накопления от заработанных честным путем средств ну уж никак не могут купить квартиру детям. А в перспективе не могут дать им ни образования, ни медицинской защиты. Значит, эти локомоционные группы лишены воспроизводственного потенциала вообще!

Я не хочу обсуждать все остальное! Остальное, во-первых, не столь однозначно. И, во-вторых, носит вкусовой характер. Можно спрашивать: чем денежная кабала лучше кабалы политической? Но тут могут быть разные ответы. И поэтому я это обсуждать не хочу. Я только спрашиваю о воспроизводстве и о структуре бедности и богатства. Я хочу зафиксировать, что локомоционные группы лишены законного воспроизводственного потенциала. Что эти группы приговорены к бедности не по качеству своего труда, а по указанному им со стороны государства месту в социальной иерархии. И что, тем самым, эти группы люмпенизированы и маргинализованы, обречены на недовоспроизводство.

Между тем, подобный способ обращения с локомоционными группами не свойственен даже самым бедным африканским странам. Я уж не говорю о государствах Европы и Азии. Российские трансформации последних 20 лет, почему-то получившие название "переходного периода", носят отчетливо регрессивный характер. И богатство, и бедность у нас являются регрессивными.