Сергей Кургинян - Содержательное единство 2007-2011

Что же нужно делать на самом деле? Я имею в виду не политический, а интеллектуальный аспект (конечно же, связанный с политическим)?

Мне кажется, все достаточно очевидно. И в этой очевидности нет места для противопоставления концептуального и предметного (рис.8).

Сначала – живая фактура, предметные аспекты проблемы. Это предконцептная стадия ее, проблемы, интеллектуального освоения.

Затем – концептуализация.

Затем – модель.

И сразу же после этого – опять предметное наполнение. Фактуры и предметные ракурсы немедленно снова вводятся в дело. В сущности, они из него не выходили. Но на этой фазе (я называю ее пост-концептной) фактуры и предметные ракурсы просто доминируют. Они проверяют модель на прочность, на адекватность. И если модель не выдерживает, тогда… Тогда все заново.

Но так проблему осваивают лишь тогда, когда действительно хотят освоить. Хотя бы освоить. И тем более – решить. А когда ее хотят скрыть, символически заместить, вытеснить – то поступают иначе. И тут все определяет состояние идеологической сферы. Качество идеологии, ее гибкость, ее способность к освоению реальности. То уважение (или неуважение), с которым она относится к этой самой реальности. В брежневских (и необрежневских) вариантах все происходит следующим образом. (рис.9)

Такой идеологический миф превращается в средство нерешения проблем. Средство их фактического игнорирования. Тем самым проблемы выходят в новую фазу. Фазу, когда их нельзя уже решить внутри определенной системы.

Всегда ли идеологический миф работает подобным образом? Нет, не всегда. А только тогда, когда он теряет адаптивный потенциал. Когда у политической элиты возникает почти фрейдистский страх перед признанием реальности. И миф превращается из средства ее освоения – в средство вытеснения этого страха. Так появляются пресловутые "тень на плетень", "не надо драматизировать", "все в шоколаде". Так появляется советский или антисоветский "гламур".

В сущности, какая разница? Гламур – он и есть гламур. Его смертельная опасность в том, что он все умерщвляет. (рис.10)

Гламур – это и есть многословная немота. Творцы новой немоты с удовольствием используют Галича для критики советской эпохи. Но они не хотят вдуматься в актуальность определенных его пассажей:

"А теперь, когда стали мы первыми,

Нас заела речей маета.

Но за всеми словесными перлами

Проступает пятном немота".

Пятно немоты снова расползается над нашей эпохой. Это, конечно, не то брежневское пятно. Ничто никогда не повторяется буквально. Но раз за разом – то участвуя в чем-то, то наблюдая со стороны – я вижу одно и то же (рис.11).

Идет обсуждение какой-то больной проблемы. Обсуждающие понимают, что суть этой проблемы они не должны затрагивать. Ибо затрагивая суть, им придется раскрывать общественные отношения. А это уже выход за гламурные рамки. Что делает обсуждающий, который должен так обсуждать? Он закрывает глаза на пропасть между проблемой и ее обсуждением. Но пропасть не перестает существовать.

Она незримо присутствует и все более высасывает у обсуждающих последнюю живую кровь элементарной человеческой увлеченности. Возникает специальная лингвистика, специальная стилистика. Невозможность серьезно относиться к гламурной игре требует скрытой иронии, отстраненности, двусмысленного важничанья, безапелляционности.

В любом случае – происходит изгнание живого духа. А значит, призвание духа мертвого. А мертвый дух приходит не для пустого времяпрепровождения. Он приходит для того, чтобы мертвить. И он мертвит. Обсуждение все более превращается в бормотание над бездной. Обсуждающие делают вид, что не замечают этого бормотания. И от этого все более заборматываются. Сие и есть пятно немоты. Оно же – многословная немота. (рис.12)

Если миф – гламурен, если он прикрывает, а не раскрывает реальность, то чем больше заболевает эта реальность, тем острее противоречие между нею и ее нормативным (то бишь, мифологическим) описанием. В итоге Реальность и Норма входят в антагонизм. И рано или поздно норма терпит поражение. Уволакивая за собой в могилу все – систему, строй, общественные отношения, страну.

Скажут: "Туда им и дорога, если они это все позволили!"

Не "они" позволили, а мы. Нет этих абстрактных глупых "они" – и "нас", белых и пушистых. В этом, если хотите, смысл того моего экзистенциального сна, с которого я начал анализ. (рис.13)

Это мы не сказали гламуру вовремя "стоп"! Это мы допустили, чтобы миф превратился в прикрытие, а политический язык в "фенечки". Это мы дали фенечкам нас же и съесть. И это мы в итоге за все ответим, если… Если не воспрепятствуем.

Реальность, взрывающая миф… Не перебираю ли я в этом своем утверждении? Чтобы не быть голословным, приведу конкретный пример (рис.14).

В идеологическом мифе постулируется суверенная демократия. А также некие злые "оранжевые" силы, которые на нее посягают. Полностью поддерживаю подобную постановку вопроса, но с одной оговоркой. А именно: что миф не должен вступать в антагонистическое противоречие с реальностью. В чем же она?

Российская печать как-то странно обсуждала последний доклад госдепартамента США по правам человека. Обсуждение было совершенно спекулятивным! Назывались какие-то непомерные количества страниц, посвященных якобы России в этом докладе. При этом никто не оперировал докладом как таковым.

Что удивительно. Мы живем в эпоху интернета и путешествий. Люди знают английский язык и легко могут переводить с английского на русский. Английский текст доклада госдепартамента висит на открытом сайте госдепартамента. Да и русский текст не за семью печатями. Чем обсуждать какую-то выдумку, не лучше ли всмотреться в текст как в реальность? А потом – сверить эту реальность с идеологическим мифом?