Джозеф Стиглиц - Ревущие девяностые. Семена развала

В девяностые годы нормы и этика изменились. То, что считается приемлемым зависит от того, как поступают другие, что они считают приемлемым. Если обычно главный исполнительный директор получает троекратное вознаграждение по сравнению с рядовым работником, то может считаться приемлемым, что выдающийся директор получит четырехкратное вознаграждение, но не сорокакратное. Если главный исполнительный директор, как правило, оплачивается в десять раз больше рядового работника, то для особо выдающегося директора может считаться приемлемой оплата в пятнадцать раз больше, но не в сто раз. В Америке девяностых годов все ограничения были опрокинуты, все стало приемлемым. В наличии были сильные стимулы, чтобы вырваться за пределы старых ограничений, и эти стимулы срабатывали. Считалось, что все заслуживают той оплаты, какую им удалось добиться. Такое было время. Система стимулов меняла местами правильное и неправильное, приемлемое и неприемлемое. И новая система стимулирования срабатывала.

Видение роли государства, с которым я выступаю, начинается там же, где начинает большинство экономистов: при данных предпочтениях и ценностях индивидуумов, каким должен быть экономический механизм, наилучшим образом удовлетворяющий желания индивидуумов? Но в основе спора о том, что случилось с Америкой в девяностые годы, лежит тревога, связанная с тем, как изменились наши ценности и наше общество. Люди моего поколения, может быть, особенно чувствительны к этим изменениям. Мы выросли в эпоху, которая заставила Джона Ф. Кеннеди обратиться с призывом: «...не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, — спроси себя, что ты можешь сделать для своей страны». Линдон Б. Джонсон (Lindon В. Johnson) начал Войну с бедностью. А мы начали борьбу за гражданские права.

Ревущие девяностые способствовали формированию новых американцев. Когда я учился в Амхерст-колледже многие мои соученики специализировались на искусствоведении и гуманитарных науках. Большинство тех, кто специализировался на правоведении, выбрали прохождение практики по публичному праву, а большинство специализировавшихся на медицине избрали научно-исследовательскую карьеру.

В период девяностых годов самые лучшие студенты специализировались на бизнесе и правоведении. Самые лучшие и яркие дарования не интересовались государственной службой, их привлекали лихорадка слияний и поглощений и связанное с этим щедрое вознаграждение. Эта работа стала привлекательной частично из-за того, что ставки были там очень высоки.

У «мыльного пузыря» была другая, может быть, более позитивная сторона, которая, пожалуй, представляла лучшие традиции Америки. Его развитие расчистило путь в экономику беспрецедентному количеству нововведений, что было с энтузиазмом подхвачено молодым поколением — именно оно сыграло ключевую роль в Новой экономике. Как и среди дилеров Уолл-стрит, «коэффициент их выбытия» был очень высок; специалист в одной технической области морально устаревал, когда эта технология сменялась новой. К тридцати пяти годам вы были предназначены для мусорки — или управленческой работы, где перебирались бумаги, взыскивались платежи, оформлялись сделки, а использовать свое дарование и квалификацию предоставлялось уже следующему поколению.

Но в Америке девяностых годов имело место странное противоречие: успех этих лет основывался на науке и технике. Тем не менее Америка в значительной степени заимствовала идеи и кадры за рубежом, точно также, как она заимствовала там средства для финансирования бума. Силиконовая долина демонстрировала беспрецедентную открытость для иностранных дарований.

Иммигранты из Индии, лучшие выпускники технической специализации наших университетов, стали наиболее высоко оплачиваемой экономической группой в Америке, на втором месте были китайцы и далее следовал ряд других этнических групп. Но у самих американцев наука и техника популярностью не пользовались, хотя и составляли фундамент Новой экономики. Американские студенты составляли менее 50 процентов специализировавшихся на научно-технических дисциплинах в наших университетах.

Но не одна Америка испытывала сдвиги в мотивации и поведении. В Европе сначала корпоративные скандалы Америки были в основном восприняты как подтверждение предвзятого представления об эгоистичности и безнравственности американцев, и последовавшие неприятности для американской экономики рассматривались как справедливое возмездие. Но дальнейшее развитие событий показало, что высший европейский менеджмент практиковал такие же методы. И опять, сначала это показалось непосредственно связанным с американизацией европейского бизнеса: такие люди, как Месье (Messier) из Вивенди Юниверсал, первыми потерпевшие крах, были ярыми поклонниками капитализма американского образца, они концентрировали внимание на курсе акций (что означало — на текущей прибыли), а не на использовании более многогранного европейского подхода, учитывающего в явном виде интересы всех имеющих отношение к фирме. Но затем выяснилось, что в Европе проблемы носят более глубокий и всепроникающий характер, охватывая большую часть тех же самых отраслей — швейцарские банки, французские и германские телекоммуникационные компании и, кроме того, другие отрасли, например, авиалинии Свис эйр (Swiss air) и Сабена (Sabena) и даже одну голландскую бакалейную компанию [136].

Но я сохраняю надежду: на основе реакции, которую я уже наблюдал, я полагаю, что мы переживали еще один эпизод из серии, которые Альберт Хиршман (Albert Hirschman) из Института высших исследований Принстонского университета (Princeton's Institute for Adoched Studies) назвал Сдвигами увлечений (Shifting Involvements) {140} . Он утверждал, что каждый эпизод, где царил дух служения обществу, сменялся сдвигом в сторону частных интересов, а потом вновь наступал период господства духа служения обществу. Каждый из эпизодов приносил свои разочарования, и, только пережив такой эпизод, мы понимаем ограниченность его возможностей. События последних нескольких лет повлияли на умонастроения молодежи: они стали чаще думать о своем участии в Войне против бедности, в Войне против терроризма, увеличилось число заявлений на вступление в Американский корпус [137]и Корпус мира [138], и, возможно, это объясняется чем-то большим, чем экономический спад.

Глобализация означает, что проблемы и их решение, которые мы обсуждали выше, — адекватная роль государства, ограниченность рыночного механизма, формирующее воздействие экономики на индивидуумов и общество — нужно обсуждать в глобальном масштабе. Мы снова пишем правила игры, но на сей раз эти правила должны быть написаны международными экономическими институтами, в которых некоторые страны и особые узкогрупповые интересы и конкретные идеологии пользуются огромным влиянием. И в то время, как Америка рассуждает о «правовом государстве», проводимая ею политика учета только односторонних интересов отражает отказ от правопорядка на международном уровне. Америка за установление глобальных правил игры, но обеспокоена тем, что Всемирная торговая организация или Международный уголовный суд будут наделены некоторым суверенитетом. Короче, Америка за правопорядок, но лишь постольку, поскольку исходы его применения будут соответствовать ее потребностям. Немного рефлексии позволит себе представить, что если Америка обеспокоена тем, что может быть ущемлен ее суверенитет, то каковы чувства других стран, особенно развивающихся, когда они видят, как в международных институтах верховодят Соединенные Штаты и другие передовые промышленные страны?