Сергей Кургинян - Смысл игры и другие выступления

Так-то оно так. Но иногда метод всё же обсуждать надо, и иногда даже способом повторения пройденного. Потому что, во-первых, такое обсуждение метода позволяет гораздо более сжато описывать определённые события, потому что они уже теряют некую самозначимость и становятся знаками чего-то такого, что ты сначала описал с помощью метода, а потом уже просто зафиксировал в качестве симптомов описанного тобой заболевания. Это уже не самозначимые события, которым ты должен давать всяческую оценку: политическую, моральную и так далее. Это симптомы, сигналы из одного и того же источника.

Таким образом, если ты сначала теряешь время, занимаясь методом, то потом ты его навёрстываешь. Но это только количественная сторона дела, а есть ещё и качественная. И она состоит в том, что иногда (я подчёркиваю, не всегда, но иногда) телезрителю важно хотя бы чуть-чуть повариться в этом методологическом котле, разобраться в том, как именно, почему, в силу какой логики делаются определённые выводы. Насколько эта логика обоснована? Что она собой представляет? И тут ты выигрываешь уже не количество. Сначала порассуждал бы о методе, а потом можно — раз, два, три, четыре, пять, шесть, — быстро назвать события и дать им какое-то короткое пояснение. Ты выигрываешь качество. Человек просто иначе вникает в суть дела.

Короче, я много размышлял над тем, нужна ли сейчас такая вот методологическая вставка, методологический пролог, и всё-таки я считаю, что он нужен. Почему он нужен? Потому что велик соблазн назвать многое из того, что мы говорим, либо ассоциативным произволом, либо неким искусством, с помощью которого какой-то, может даже и что-то понимающий в событиях человек нечто компонует у тебя на глазах. Но сам-то ты проверить это не можешь, потому что это искусство, и оно носит сугубо авторский характер. Нет метода. Ну и, наконец, потому, что очень часто, когда речь идёт о чём-нибудь кроме банальной политологической болтовни, пустой, выхолощенной и антипрофессиональной, вот когда речь идёт о чём-то другом, то всё это другое начинают называть конспирологией, теорией заговора.

При том, что никакого отношения к теории заговора это не имеет самым очевидным образом. И, тем не менее, люди говорят, если это не бла-бла, не перекатывание пустых слов, как это привычно для классической современной политологии, если это не песня акына: «Один верблюд идёт, второй верблюд идёт, третий верблюд идёт…», — а какое-то варево из умозаключений, ассоциаций и всего прочего, то уж если это не то, к чему привыкли, то, наверняка, это теория заговора.

Итак, в чём же всё-таки суть давно разрабатываемого мною и моими коллегами метода, при том, что речь идёт о коллективных разработках, которые идут более 20 лет? Когда то очень-очень давно я занимался не театром, не философией, не политологией, не аналитикой, а такой жутко, как мне тогда казалось, да и теперь кажется, интересной, но очень чуждой всему этому специальностью, как геофизика. Что представляет собой геофизика в принципе? Это попытка,[чертит схему] наблюдая на некоторой поверхности определённые поля (гравитационные, электромагнитные или другие), определить, имеет ли место некое тело, некий источник, вызывающий зафиксированную тобою аномалию? И примерно оценить, каковы параметры этого тела, его масса, размеры и так далее. Альтернативой геофизическим методам, которые не могут прикоснуться к источнику, не могут прикоснуться к телу, находящемуся на определённой глубине, являются методы бурения, когда вы бурите скважину и прямо говорите: «Ого, вот здесь такая-то порода». Извлечение породы из тела называется керн, из скважины извлекают керн. В нём такое-то содержание железа, радиоактивных металлов и так далее. А поскольку мы сделали несколько скважин, то мы просто знаем, что вот это такое-то и такое-то тело, с такими-то и такими-то параметрами. Но, во-первых, это очень дорого. Такие скважины, если тело находится на большой глубине, стоят дорого, их надо бурить долго. А во-вторых, их же надо где-то бурить. Не по всему земному шару, а в тех местах, где, скорее всего, тела есть. Откуда вы узнаете, что они там есть? Вы это узнаете по тем методам, которые не являются столь окончательно достоверными, как пробуренные скважины. Методами геофизическими разного рода, где вы фиксируете неважно что (электромагнитное, гравитационное или любое другое поле), или методом геохимическим, когда вы фиксируете, что тут на поверхности большая концентрация, больше, чем положено, какого-нибудь вещества. То есть, методом обнаружения определённых аномалий и их, чуть было не сказал главного слова, но сейчас поберегусь пока что, их, скажем так, обсуждения.

[чертит новую схему] Итак, геофизика это метод, с помощью которого вы, не прикасаясь к телу (источник оказывается на большой глубине), можете, наблюдая создаваемые этим телом поля на определенной, далеко находящейся от этого тела поверхности, притом, что тут толща земной коры, тем не менее, что-то сказать об этом теле. Это делается с помощью методов как достаточно примитивных, когда просто долго-долго считаются поля, которые создаются разного рода телами, потом по принципу похожести сличая полученные аномалии, говорится: «Ну, вот такую аномалию, скорее всего, создаёт такое-то тело», — так и более сложными методами.

Речь тут идет о так называемых обратных задачах. Если вы хотите [чертит новую схему] узнать природу источника, наблюдая то, что этот источник создает на некоторой далекой от него поверхности, то вы можете, зная, каким уравнением подчиняются эти поля, просчитать данное поле ниже уровня земли, рассчитывая, что там нет источника, еще ниже, еще, и, наконец, наткнуться на так называемую особую точку. И сказать: «Вот здесь что-то действительно находится». Потом вы можете, изучая амплитуды аномалий в разных точках, натянуть на эту особую точку некую поверхность и сказать: «Вот, наверное, такое тело».

Все эти задачи математические сложнейшие относятся к числу некорректно поставленных задач. Но это не значит, что раз задача некорректно поставлена, то ее нельзя решать. Ее решают так называемыми методами регуляризации. Это целая школа, один из корифеев этой школы Андрей Николаевич Тихонов, академик, учеником которого я являюсь. Именно этим я занимался, и именно за некоторые заслуги в подобных вещах я и стал кандидатом физико-математических наук, а не технических и не геологических — у меня с этим всегда было плохо, — а именно физико-математических.