Иммануэль Валлерстайн - После либерализма

Эти три возможности выбора, имеющиеся ныне в распоряжении Юга, очевидно, создают политические проблемы для правящей элиты миросистемы, которая будет их решать так, как сочтет нужным. Но эти возможности также ставят перед чрезвычайно важным выбором левых всего мира, представляющих собой антисистемные силы, как на Севере, так и на Юге.

Мы уже стали свидетелями смятения в движениях левых сил Севера. Они не знали, как реагировать на Хомейни. Они не знают, как реагировать на Саддама Хуссейна. У них никогда не было четкой позиции в вопросе о незаконной миграции. В каждом случае они не хотели предложить свою полную поддержку, но также, безусловно, не хотели поддержать и репрессивные меры Севера. Вследствие этого левые силы Севера оказались безгласными, и с ними перестали считаться. Выражая солидарность с национально-освободительными движениями, они чувствовали себя вполне уверенно. В 1968 г. они пели: «Хо-хо-хо, Хо Ши Мин». Но тогда это происходило потому, что Вьетминь [11]и НФЛ действовали в русле вильсонианско-ленинистских концепций. Однако теперь, когда обе доктрины — Вильсона и Ленина — умерли, когда оказалось, что национальное развитие — это иллюзия (причем иллюзия вредная), когда мы уже не придерживаемся исходной стратегии преобразований, к воплощению которой в жизнь стремились на протяжении последних 150 лет, что еще остается левым движениям Севера, кроме латания заплат?

Но разве сейчас приходится легче левым движениям Юга? Разве они готовы записаться в ряды сторонников Хомейни или Саддама Хуссейна, или ратовать за возможность миграции? Мне это представляется сомнительным. Их сейчас одолевают те же сомнения, что и левые силы Севера. Им тоже хочется потрясать основы миросистемы и признавать, что все эти три возможности, действительно, эти основы потрясут. Но также их гложут сомнения в том, что такие возможности ведут к миру равенства и демократии, за которые выступают как левые силы Юга, так и левые силы Севера.

Серьезным пока не имеющим ответа вопросом, который встанет перед нами в первой половине XXI в. (когда мировая капиталистическая экономика будет переживать глубокий и острый кризис), является вопрос о том, возникнут ли новые стремящиеся к преобразованию общества движения с новой стратегией и новой программой. Это вполне возможно, но совсем не обязательно, по той причине, что пока еще никто не выдвинул ни новых стратегий, ни новых программ, способных заменить усопшие стратегии Вильсона и Ленина для третьего мира, которые, в сущности, сами являлись не чем иным, как простым продолжением стратегии XIX в., направленной на достижение государственной власти и применявшейся как социалистическими, так и националистическими движениями.

Однако этот вопрос представляет собой для левых сил во всем мире большую проблему. Если они не смогут ее решить достаточно быстро и основательно, крах мировой капиталистической экономики в ближайшие пятьдесят лет просто приведет к ее замене чем-нибудь столь же плохим. В любом случае, в обозримом будущем в центре политической борьбы в мире будет конфронтация Севера и Юга. Поэтому она должна быть в центре внимания как историков и социологов, так и политических деятелей.

Период с 1990 по 2025/2050 гг., скорее всего, будет характеризоваться недостатком мира, стабильности и законности. Отчасти причиной тому будет закат Соединенных Штатов в качестве господствующей державы миросистемы. Но еще в большей степени это произойдет из-за кризиса миросистемы как таковой.

Гегемония в миросистеме по определению означает, что в мире есть одна страна, геополитическая позиция которой обеспечивает стабильное социальное распределение власти. Это предполагает наличие достаточно протяженного «мирного» периода, что, прежде всего, означает отсутствие вооруженной борьбы, причем не любой вооруженной борьбы, а вооруженной борьбы между великими державами. Такой период гегемонии с одной стороны требует, а с другой сам порождает «законность», если понимать ее либо как одобрение основными политическими силами (включая аморфные группы, такие как «население» различных стран) существующего социального порядка, либо как одобрение того направления, в котором неуклонно и быстро движется мир («история»).

Такие периоды истинной гегемонии, когда всерьез не оспаривалась способность господствующей державы навязывать свою волю и свой «порядок» другим ведущим странам, в истории современной миросистемы были достаточно непродолжительными. С моей точки зрения, примеров тому всего три: Соединенные провинции в середине XVII в., Соединенное Королевство — в середине XIX, и Соединенные Штаты — в середине XX в. В каждом случае их гегемония, соответствующая приведенному выше определению, продолжалась от двадцати пяти до пятидесяти лет [12].

Когда такие периоды заканчиваются, то есть, когда бывшая господствующая держава вновь становится просто одной из ведущих стран наряду с остальными (даже если в течение какого-то периода она еще продолжает сохранять превосходство над ними в военном отношении), произошедшее изменение, очевидно, сопровождается снижением уровня стабильности и, соответственно, — уровня законности. Это предполагает и состояние менее прочного мира. В этом смысле нынешний период, следующий за временем гегемонии США, по сути дела, ни чем не отличается от того, который следовал за окончанием британского владычества в середине XIX в. или голландского — в середине XVII.

Однако если бы этим и ограничивалось описание периода 1990–2025, 1990–2050 или 1990-? вряд ли возникла бы необходимость обсуждения этого времени, за исключением разве технических деталей управления шатким миропорядком (именно с такой точки зрения его и обсуждают многие политики, дипломаты, ученые и журналисты).

Тем не менее, динамика развития на протяжении ближайшей половины столетия или около того, возможно, в гораздо большей степени чревата новыми чертами великого мирового хаоса. Геополитические реалии межгосударственной системы основаны не исключительно и даже не в первую очередь на военном rapport de forces между привилегированными суверенными государствами, которые мы называем великими державами — теми странами, которые достаточно велики и богаты, чтобы иметь необходимые налоговые поступления для развития серьезного военного потенциала.

Прежде всего, лишь несколько государств настолько богаты, чтобы иметь такую налоговую базу, при которой это богатство было бы скорее источником, чем следствием их военной мощи, хотя, конечно, в этом процессе одно подкрепляет другое. И богатство этих государств по сравнению с другими странами определяется как их размерами, так и осевым разделением труда в капиталистической мироэкономике.