Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль) - Газета Своими Именами №32 от 07.08.2012

- В-война!

Внутри у меня всё похолодело».

Клавдия Шульженко: «В июне 1941 года мы были на гастролях в Ереване. В воскресенье утром, как обычно, собрались на репетицию. Музыканты начали настраивать инструменты, и вдруг в паузу я услыхала громкий на всю мощь голос репродуктора.

- Погодите, погодите! - попросила я. - Передают что-то важное.

В этот момент в зал вбежал директор театра Завен Тарумов.

- Друзья мои,- губы его дрожали, говорил он не громко, но мы слышали каждое слово:

- Большое несчастье. Война...

У меня всё внутри оборвалось...»

А это – митинг, созванный в полдень 22 июня ещё до объявления войны на одном московском заводе: «Заговорило радио. Выступал В.М. Молотов. Он говорит по поручению Советского правительства и его главы товарища Сталина. Война! У людей останавливается дыхание. Точно тень опускается на землю, лица становятся серыми, застывшими»...

А что Сарнов под этой тенью, накрывшей всю страну? Он об этом поведал откровенно. Они с матерью ждали на даче отца: «Увидев меня и маму, отец соскочил с электрички на платформу и сказал: - Война...

У слыхав это слово, я мгновенно забыл обо всём, что волновало меня. Вот оно! Наконец-то! Я не понимал, почему плачет мама, почему не радуется отец. Я радовался... Радость моя была искренней, неподдельной. Случилось наконец самое главное – то, к чему мы всё время готовились, чего так долго ждали!» (Скучно не было. М.2004. С.76). Чего вы ждали-то, опять спрошу, - братания?

А ещё, кроме множества частично упомянутых свидетельств, есть знаменитая фотография Евгения Халдея: на Никольской близ Кремля толпа случайных прохожих, в том числе четыре молодые девушки, слушает выступление по радио Молотова. Вглядись, критик, в эти лица. Где ты там найдёшь крупицу наивности? На всех написано одно: грянула великая беда.

Ах, как жаль, что рядом с той дачной платформой не оказался Евгений Халдей! Вот был бы снимочек для «Истории Великой Отечественной войны»: Беня Сарнов ликует по поводу предстоящего братания с немецким рабочим классом в форме фашистской армии. Действительно, ему же внушили уверенность в неизбежности этого и он верил. А ведь парню было уже не десять-двенадцать, когда мальчишки играют в казаков-разбойников, а пятнадцать лет, комсомолец, ровесник тех девушек, что на Никольской потрясенные слушали Молотова.

Странно, то же самое читаем у Григория Бакланова : «Мы обрадовались, когда услышали по радио: война! Люди плакали, какие лица были у людей! Даже сейчас, когда смотришь эти старые фотографии – люди под репродуктором слушают заикающуюся речь Молотова – мороз пробирает по коже...» (Жизнь, подаренная дважды. М.1999. С.32). Это ещё удивительней: Бакланову было в тот день уже восемнадцать лет без каких-то двух-трех месяцев, окончил школу, студент техникума.

Народ встретил войну, стиснув зубы или обливаясь слезами, а эти – радовались, торжествовали, ликовали... Вот так же, когда умер Сталин, народ плакал, а такие, как Лев Разгон, ликовали и пиршествовали. Да, как сказал классик, «страшно далеки они от народа» .

Но между Сарновым и Баклановым тут есть и существенная разница. Бакланов рассказывает, что они с приятелем побежали в военкомат, но нас, говорит, прогнали, «наш год ещё не призывали». Действительно, до 18-ти у него немного не хватало. А вскоре Гриша оказался в эвакуации на станции Верещагино. Это под Пермью, в тысяче километров от родного Воронежа, который немцы захватили только через год с лишним. Там, когда ему шёл уже 19-й год, его взяли в армию, и он оказался на фронте. А Сарнов, когда ему исполнилось 18, на фронт почему-то не попал и вообще в сапогах или в обмотках его никто никогда не видел, а только в штиблетах и тапочках, но сквернословить, материться, как, по его понятию, свойственно всем фронтовикам, он научился и насытил этим свои сочинения. То есть он ликовал, твердо зная, что пойдут на фронт, будут воевать, рисковать жизнью и погибать другие, а не он. Правда, неосознанное «чувство тревоги» тоже зародилось – а вдруг загребут хотя бы на трудовой фронт рыть окопы? Но и эта чаша его минула. И что туманная тревога значила рядом с таким бурным ликованием в первый день!

«Когда началась война, - продолжает не ликующий, а уже обличающий Сарнов, - Сталин впал в такую глубокую прострацию, что готов был предложить Гитлеру Украину и все другие уже захваченные земли». Готов был!.. И что, позвонил Гитлеру, а тот трубку не взял или не захотел никакой Украины? «Сталин, выйдя из прострации...» Право, тут лучше сказать о своей собственной просрации, уже дошедшей до полоумия, а у Сталина в первые сутки войны состоялось 29 встреч, бесед, совещаний с разного рода и уровня руководителями страны, во время которых было принято множество важнейших срочных решений. А всего за первую неделю – 173 встречи, по 25 встреч в день. И это только в служебном кабинете, что зафиксированы. А встречи могли быть и на квартире, и на даче, и ещё где-то. Попробовал бы сам Беня побеседовать за день хотя бы с десятком соседей, таких, допустим, как Сванидзе и Млечин, и хотя бы на одну тему - как лучше солить капусту.

«Выйдя из прострации, Сталин наспех соорудил вместо рухнувшей идеологической схемы другую, призвав на помощь великие тени русских полководцев, в том числе и тех, которые ещё вчера третировались» . В великой речи 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин напутствовал солдат, что текли могучей рекой мимо Мавзолея: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Да, было время, когда кое-какие из этих имен третировались. Ещё как! Например, стихотворец Джек Алтаузен глумился не только над Мининым и Пожарским, но и над родиной:

Подумаешь, они спасли Россию!

А, может, и не стоило спасать?

А кто ещё кроме таких джеков? Может, Пырьев и Шкловский в фильме «Минин и Пожарский» (1939) семенили вслед за тем Джеком? Или Симонов в поэмах об Александре Невском (1938) и Суворове (1939) третировал их? Эйзенштейн и Черкасов в фильме о том же Невском (1938) потешался над ним? Или Сергей Бородин в романе о Дмитрии Донском (1940, пять массовых тиражей) издевался над своим героем? Владимир Соловьев в пьесе «Фельдмаршал Кутузов» (1939) вывел какое-то подобие главнокомандующего Медведева?.. Да ведь не только о полководцах - появились серьёзные произведения даже о царях. Алексей Толстой пишет великолепный роман о Петре Первом, а режиссер Владимир Петров и Николай Симонов создают конгениальный фильм о нем (1937-1939)... И всё это – ещё до войны, когда Сарнов упивался идеей братания. И такие книги, фильмы, пьесы не только создавались, выходили в свет, но и щедро поощрялось государством, авторы получали Сталинские премии. А первая серия фильма о Петре Первом получила в 1937 году ещё и Высшую премию Международной выставки в Париже. Это вам не премия Путина.