Олег Мороз - Так кто же развалил Союз?

Из всех этих заявлений, не вдаваясь особенно в их глубинный смысл, республиканские лидеры опять-таки делали для себя только один вывод: вообще-то «в глубине души» Россия против их независимости, она желает сохранить за собой роль «старшего брата», добиться для себя статуса «нового Центр»», диктовать им, что они должны делать, какие порядки у себя установить. И это не могло их не настораживать, не определять общую линию их отношений с Россией.

Совершенно твердую и ясную позицию относительно того, каким он видит будущее союзного государства, занял Нурсултан Назарбаев. Уже 25 августа на внеочередной сессии Верховного Совета СССР он заявил:

− Для меня очевидно, что обновленный Союз уже не может быть федерацией… Хватит бежать вдогонку за ушедшим временем… Новоогаревский договор фактически является почти конфедеративным. Так что давайте честно признаем и поставим, наконец, все на свои места… Я призываю немедленно решить вопрос предоставления полной свободы республикам Прибалтики, Молдовы, Грузии и всем, кто выразил свое стремление к независимости законным демократическим путем… В новом Союзе не должно быть никакого союзного кабинета министров, никакого союзного парламента, кроме договорных отношений, в которые вступают республики… Я не мыслю себе других оснований, на которых Казахстан войдет в Союз с другими республиками… Казахстан никогда не будет «подбрюшьем» ни одного региона, и никогда не будет ничьим «младшим братом»…

В этой своей последней фразе Назарбаев, по-видимому, обыгрывал и отвергал тезис той самой статьи Солженицына «Как нам обустроить Россию?», где, если быть точным, «подбрюшьем» России назывались, правда, среднеазиатские республики, но при желании можно было подверстать сюда и Казахстан.

В тот момент, пожалуй, никто так определенно и однозначно не сформулировал, к чему теперь, после путча, должны стремиться бывшие союзные республики.

Впрочем, не у всех и было такое четкое представление, «что же будет с родиной и с нами». Преобладали выжидательные настроения и туман в головах.

Республики тем не менее продолжали разбегаться. 27 августа независимой стала Молдавия, 30-го — Азербайджан, 31-го — Узбекистан и Киргизия.

«В разговоре с послом Великобритании в конце августа 1991 года М. Горбачев так описывает валютно-финансовое положение Советского Союза: платежи по долговым обязательствам на следующие четыре месяца 1991 года — 17 миллиардов долларов. Экспорт за этот период оценивается в 7,5 миллиарда, еще 2 миллиарда можно мобилизовать за счет согласованных кредитных линий. Разрыв между потребностями и возможностями составляет 7,5 миллиарда долларов. Он просит страны Запада о двух миллиардах новых кредитов, которые необходимо предоставить в течение нескольких недель, о реструктуризации советского долга, упоминает о том, что Советский Союз нуждается в немедленной помощи в поставках продовольствия и медикаментов. В ходе этой беседы он еще раз повторил цифру в 100 миллиардов долларов, которые Запад потратил на войну в Заливе. Посол Р. Брейтвейт пообещал доложить о произошедшем разговоре своему руководству, но, как он сам пишет, без большой надежды на успех».

Итак, после путча, который его инициаторами вроде бы был направлен на то, чтобы спасти советскую империю, она, напротив, стала стремительно разрушаться. В конце августа у нее еще оставались три главные опоры — президент, Верховный Совет и Съезд. Кроме того, правда, были разнообразные союзные властные структуры, но они играли в общем-то второстепенную роль. Главных властных опор было три.

Президент Горбачев лишь короткое время по возвращении из Фороса пребывал в растерянности — как быть, в какую сторону грести. Но быстро сориентировался, понял: в прежнем виде Союз сохранить уже невозможно, надо приложить все силы, чтобы, включившись в набирающий обороты процесс его трансформации, спасти союзное государство ХОТЬ В КАКОМ-ТО ВИДЕ, предотвратить его полный и окончательный распад.

За вычетом президента, на пути этого не вполне ясного по своей сути процесса оставались две преграды, олицетворяющие старый Союз и вроде бы не собирающиеся расставаться с ним, — союзный Верховный Совет и Съезд народных депутатов СССР. Насколько серьезны эти препятствия, в общем-то тоже было не вполне ясно. По крайней мере, Съезд мог оказать достаточно серьезное сопротивление. Так или иначе, эти барьеры предстояло преодолеть.

Чрезвычайная сессия Верховного совета СССР открылась 26 августа, по горячим следам путча. Попытавшись захватить власть, гэкачеписты рассчитывали, что союзный парламент на своем ближайшем заседании узаконит их властвование. Я думаю, у них были достаточные основания для такой надежды. Но вот ведь, как обернулось дело: этим же самым людям — членам ВС, которые, надо полагать, вполне могли одобрить авантюру Янаева, Крючкова и Ко, — приходилось теперь приспосабливаться к новым обстоятельствам, определять свое отношение к новой, совершенно неожиданной для них реальности.

Открывший сессию председатель Совета Союза Иван Лаптев начал свою речь словами покаяния:

− Кроме горя и боли, я испытываю великое чувство стыда. Здесь, в центре великого государства, кучка авантюристов нагло попирала надежды людей на закон и законность, на демократическое свободное развитие. А мы, Верховный Совет страны, его Президиум — первые гаранты законности — сделали вид, что нас это касается мало.

С покаянными словами выступил и Горбачев. Покаялся он в том, что проявил «либерализм и снисходительность» к тем, кто в предавгустовские дни выступал с «истеричными», «провокационными» заявлениями в печати, на пленумах ЦК КПСС, открыто саботировал многие «перестроечные решения» и тем самым готовил почву для переворота.

− Никаких колебаний, никаких соглашений в дальнейшем с моей стороны не будет, — пообещал Горбачев. — Переворот — это урок.

Президент вновь выразил «безграничную благодарность сотням тысяч москвичей, которые вышли на улицы, бесстрашно глядя в дула автоматов и пушечные стволы, отстояли свободу и законность», вновь особо отметил «огромную роль», которую «сыграли в организации срыва и разгрома переворота Борис Николаевич Ельцин, парламент России, жители Ленинграда, Киева и их руководители, позиция народов других республик».

Вслед за этим Горбачев перешел к тому, что более всего его волновало все последние месяцы, но что теперь предстало совсем в новом свете.